Только бы не наркотики.
Декабрь.
Наши мучения завершились.
Корабль достиг порта назначения. Где мы и куда нас станут переправлять дальше – абсолютная загадка. В трюм спустили пожарные шланги, нас раздели догола, отобрали одежду, превратившуюся в лохмотья, бросили куски мыла и включили воду, приказав привести себя в порядок.
После мытья несколько наемников выступили в роли парикмахеров. Нас обрили наголо, опять обращаясь, будто с животными.
Постепенно начинаю привыкать к состоянию существования. Вся прошлая жизнь превратилась в сон, она – бред воспаленного сознания.
Тюки с одеждой ждали нас на палубе.
Каждый выбирал себе вещи сам. Дул пронизывающий, холодный ветер, так что никого не пришлось понукать.
Одежда чистая, ношенная, но добротная. Я попытался посчитать, сколько нас осталось. Вышло, что около сотни человек.
Сознание, отрезвленное ледяным ветром, снова заработало, выходя из состояния гибельной дремы.
Пытаюсь заговорить с другими, выяснить хоть что-нибудь. Информация весьма скудная и абсолютно безрадостная. Ходит упорный слух, что нас привезли в одну из стран бывшего Советского Союза. Я слышал несколько раз прозвучавшее мнение, что наш плен и все пережитые издевательства – происки КГБ.
Последнее показалось мне сомнительным. Каждый из нас тешит себя иллюзией о собственной гениальности, но если взглянуть здраво и беспристрастно, мы не более чем специалисты средней руки. Гениев среди нас нет. Хорошие исполнители с высоким уровнем узкоспециализированной подготовки, способные подхватить и успешно развить определенную идею. Не более того. Учитывая научный потенциал, рассеянный вихрем перестройки и лихолетьем девяностых по всему постсоветскому пространству, я прихожу к выводу, что мы-то точно не нужны местным спецслужбам.
Страшно подумать, но единственный плюс всех без исключения стран региона – практически полное безвластие. Здесь легко спрятать следы любой авантюры.
Скоро новый, 2000 год. Наступает миллениум. Неужели и правда грядет предсказанный конец света?
25 декабря (точно).
Нас посадили в автобусы.
Наемники не прячут оружия. Дорога, сначала асфальтированная, теперь напоминает проселок. Мы молча смотрим в окна. За ними унылые, серые пейзажи. Зима без снега. Мимо проплывают убогие деревушки.
На какое-то время меня сморило в сон.
Проснулся от ощущения тряски. За окнами автобуса в сумерках виден страшный, холодящий душу, ирреальный пейзаж: мертвый, покинутый людьми город. Наша колонна медленно движется по одной из улиц. Моего знания русского хватает, чтобы разобрать буквы на одной из вывесок.
Улица Героев Сталинграда.
С неба, медленно кружа, срываются редкие снежинки. Грязь замерзла, превратившись в ухабы. Я смотрю по сторонам и везде вижу признаки внезапно остановившейся жизни, словно на окно кто-то проецирует похожие друг на друга черно-белые фотографии: мрачные дома с погашенным светом в окнах, не работающие уличные фонари, уже порядком проржавевшие автомобили со спущенными колесами, витрины магазинов, за которыми в свете автобусных фар видны полупустые прилавки с остатками товара, детские площадки, припорошенные снегом, скрипящие на ветру качели, забытая кем-то в песочнице кукла…
Автобус поднимается на взгорок. У горизонта смутно очерчиваются контуры каких-то фундаментальных построек.
Мой сосед, специалист в области кибернетики, внезапно наклоняется и шепчет мне на ухо:
– Это Чернобыльская АЭС. Я посещал ее еще до аварии. Мы сейчас движемся через Припять – мертвый, покинутый город энергетиков.
Его шепот обжигает.
Автобусы внезапно сворачивают и вдруг…
Мы едем по наклонному пандусу, ведущему под землю.
Меня охватывает липкий ужас.
Безвременье…
Я не знаю, сколько прошло месяцев или лет с тех пор, как нас привезли в старый, построенный еще в советские времена подземный ракетный комплекс. Бункерная зона, протянувшаяся на многие километры, стала узилищем для разума и тела, но я уже потерял счет времени и больше ни на что не надеюсь.
Мои надежды на спасение или побег истаяли по мере того, как стал ясен смысл проводимых тут экспериментов.
Те, кто нас захватил и держит под землей, ненавидят Человечество, презирают цивилизацию, вскормившую их. Они готовят апокалипсис. Виды разрабатываемого тут оружия превосходят самые бредовые и фантастичные идеи. Нас действительно используют как прилежных ремесленников. Каждому дан узкий фронт работ. Теперь я знаю, что занимаюсь развитием чужих идей, исследований, остановленных где-то на грани фола.
Генетические изменения, вносимые создаваемыми в лабораториях вирусами, не пощадят никого. Они служат для тотального уничтожения противника, но прежде чем погибнуть, люди и некоторые виды домашних животных, под которых конструируются штаммы генетических вирусов, будут наделены неординарными способностями и послужат оружием. Мир погибнет либо неузнаваемо изменится. Взять, к примеру, собак. Здесь, в подземельях бункерной зоны, уже доведены до стадии боевой готовности два вида вирусов, изменяющих сенсорику «друзей человека», наделяющих собак необыкновенной живучестью и гипертрофированной яростью. Псевдособаки из-за вносимых изменений в структуру мозга проявляют способности ментального воздействия на низший подвид – так называемых слепых псов. Они могут управлять ими.
Мне уже не страшно.
Я стал соучастником не просто преступления, а подготовки массового геноцида человечества. Не понимаю, на что рассчитывают те, кто стоит за экспериментами. Неужели они настолько глупы или безумны, что надеются выжить? В других лабораториях я видел страшных существ, созданных на основе людей. Самое жуткое порождение экспериментов – это контролеры. Они способны влиять на психику других мутантов, собирая их в боевые группы.
Это БЕЗУМИЕ в его самом ужасающем и циничном виде.
Безвременье.
Недавно я получал реактивы со склада. В нескольких километрах от биологических лабораторий, оказывается, расположен сектор для физиков. Там я встретил старика. Он показался мне смутно знакомым, а когда мы перебросились с ним парой фраз, я с ужасом узнал молодого и несомненного талантливого ученого, которого встречал в той, прошлой жизни на одной из конференций, посвященной проблемам синергетики и формирования смежных отраслей знания, существующих на стыке различных наук. Он, похоже, не вспомнил меня. У него не осталось личности. Лишь жутковатый фанатизм исследователя. Он говорит неразборчиво, часто и невпопад сыплет непонятными терминами. Удивительно, как у меня хватило смелости и терпения общаться с ним.
