— Ты ее отпустишь? — спросил Тим, оскалив зубы. — И не тронешь?
— Конечно! Даю слово!
— Твое слово я видал… — И Тим обозначил примерный маршрут данного капитаном слова и адрес, где, по мнению Тима, это слово должно пребывать.
— Клянусь своими близкими, что отпущу ее! — Визен оттолкнул Тима. — Клянусь Ала Шамзи!
Канадец сделал связанными за спиной руками судорожное движение и ответил:
— Можешь делать со мной все, что хочешь… отпусти Хуаниту.
— Тимми!!! — вскрикнула испанка.
— Молчи, — неожиданно сурово оборвал ее Тим, и Хуанита, всхлипнув, умолкла.
Визен отступил. На крохотный миг его лицо сделалось растерянным и… жалким… но тут же обрело прежнее насмешливое выражение палача-любителя:
— Ну дурак! — засмеялся он. — Спасибо, что повеселил нас, дурак! — ерничал он, кланяясь до земли. — Неужели поверил, что я отпущу?! Ради дела можно солгать под какой угодно клятвой, дурачина! Вы оба — оба! — умрете! А ваш сержант-идиот и тот трус, что прячется где-то здесь, будут смотреть! Смотреть, как вы станете умолять меня о пощаде!
Джек бил кулаками по крыше, разбивая пальцы в кровь. Все на свете он отдал бы за то, чтобы лишь на минуту вернуть здоровые ноги. Даже без автомата… Он проклинал себя за недавние трусость и слабость…
— Какое-то местное хобби, — сказал Тим с презрительной миной. — Кто нас тут ни встретит — все норовят прибить. Так что уж и мы жалеть никого не станем — не обижайтесь! — И он плюнул под ноги Визену.
Махди, изумленно притихшие при этих словах, зло и испуганно заревели. Они сообразили, что Тим вообще-то прав. За двумя солдатами придут двадцать, за двадцатью — двести… Но жажда убийства лишь выросла — полузвери, они хотели теперь лишь одного: уничтожить видимую угрозу, с исчезновением видимой опасности исчезает и сама опасность…
Но Визен усмехался.
— Мои бойцы, — он широким жестом обвел махди, — в силу некоторой ущербности, вызванной погодными условиями последних десятилетий, а также религиозными особенностями… не делают разницы между девочками и мальчиками. А ты ведь красивая девочка, а, мальчик?
Тим смертельно побледнел и даже пошатнулся. Визен удержал его все тем же садистским хватом за волосы.
— Не надо падать в обмороки, рыцарь. Иначе ты не сможешь по достоинству оценить ласки этих достойных существ.
— Нет… — одними губами прошептал Тим. — Ты не можешь…
— А я ничего и не буду делать, — удивился Визен, — о чем ты? Я предпочитаю женщин, от которых не воняет ружейным маслом.
Тим беспомощно посмотрел вокруг. Его лицо стало жалобным, губы задрожали. Враждебные, мерзкие хари, ненавидящие или похотливые. Ни единого человеческого лица — и никакой надежды. Это трудно понять, не испытав, никакой надежды… Только мучения — и неизбежная смерть.
— Тим! Хуанита! — раздался голос О'Салливана. На глаза ирландца, на сохнущие кровавые подтеки садились мухи, толклись над ними, но голос сержанта звучал командно — пленные обернулись.
— Товарищ сержант? — привычно откликнулся Тим, и Хуанита повторила:
— Товарищ сержант?
— Запомните, — твердо и спокойно сказал О'Салливан. — Запомните: когда тебе, связанному, в лицо плюют — это не бесчестье. Бесчестье — когда ты этим плевкам кланяешься.
— Да, товарищ сержант.
— Да, товарищ сержант.
— Отрежьте ему челюсть и язык, — небрежно сказал Визен. — Этих — берите, но чтобы не до смерти.
— Держитесь! Держитесь! Держитесь! — выкрикивал О'Салливан, вертя головой, вырывая ее из рук бросившихся на него махди. Потом сразу, резко замолк, и Джек увидел его лицо… Он отвернулся. И вжался в сухую глину крыши. И лежал так, пока не услышал растерянный голос кого-то из бандитов:
— Околела, господин…
И — выстрел. Джек вскинул голову, как раз когда Визен выстрелил в неудачливого насильника еще раз — раненный в живот махди корчился рядом с почерневшей девушкой, чьи волосы рассыпались в пыли, — с Хуанитой, семнадцатилетней испанкой из окрестностей еще не ожившей Барселоны. Подходивший к Тиму испуганно отскочил, державшие мальчишку тоже прыснули в разные стороны, смешиваясь с толпой.
Тим казался мертвым. Он тоже был черным от побоев и тоже в крови. Капитан обвел махди бешеным взглядом… но Тим медленно подтянул под себя руки и приподнялся. Голова не держалась — падал. И ноги его не держали тоже, казалось, у Тима перебит хребет.
— Вот. — Визен подошел и, толкнув мальчишку носком ботинка, легко опрокинул его на спину. — Вот и конец твоего похода, светоносец… Зовите Служителей!
Сперва Джек не понял, что происходит. Толпа перед входом в храм раздалась. «Синие береты» тоже отошли в сторону. Тим слабо шевелился в центре пустой площади…
Англичанин вздрогнул, когда услышал ритмичные, странные звуки, похожие на какую-то детскую песенку, которые маленькие дети экспромтом сочиняют во время игры, не выражающую ничего, кроме настроения:
— Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!
Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!
Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!
Бум-бала, бум-бала, хэй!
Бум-бала, бум-бала, хэй!
Бум-бала, бум-бала, хэй!
Ритм странной речевки убыстрялся, махди начали раскачиваться в такт. Рев десятков глоток становился уже непереносимым, гипнотизирующим… а потом оборвался, и Джек вздрогнул.
На пороге храма Ала Шамзи, в распахнутой пасти тьмы, стояли трое жрецов. В черных одеяниях, с бородами, падающими на живот и выкрашенными алым, они держали в руках длинные ножи. Жрецы синхронно шагнули вперед, и, казалось, за ними из ворот потекла Тьма. Один направился к Тиму, двое других разошлись, медленно обходя площадь.
— Нет, нет… — тихо прошептал Джек.
Такого просто не могло быть. Все произошедшее еще как-то укладывалось в рамки военных зверств, о которых он много слышал еще ребенком. Но то, что сейчас происходило, отдавало накатывающимся из прошлого кромешным ужасом. Ужас залил площадь, поглотил махди и ласкал сапоги Визена, замершего с жутким оскалом на лице. Ужас поднялся в небо и слился с неподвижной давящей плитой из туч, пропитал их. Ужас черными ручьями тек в улицы, колыхался у стен домов, поднимаясь все выше, затапливал Ма-Адир.
— Нет… — Джек судорожно стиснул молоточек Тунора, невесть как попавший ему под руку…
Жрецы сошлись около Тима. Джек, раня ладонь молоточком, стал смотреть в небо. Солнце снова скрылось за тучами, неподвижными, жуткими, низкими, иссиня-черными, беременными чем-то страшным и безмолвными… Послышался странный, идущий словно бы ниоткуда голос. В длинных перекатывающихся и шипящих звуках не было слов, только возникало иногда распевное, монотонное: «Ала-а — Шамзи-и…» — и воздух темнел, становился вязким и непрозрачным, им нельзя было дышать.
