Голова сержанта опустилась. Медленно, словно ломая что-то несгибаемое, он встал на одно колено. Потом на другое.
И капитан ударил его в грудь ногой.
О'Салливан опрокинулся на спину. Подняться со связанными руками было трудно, но он встал. И пошел на капитана, как слепой. Тот сбил его двойным по челюсти и корпусу. О'Салливан встал снова — капитан ударил его под ложечку. Ирландец снова встал…
— Держите его! — приказал капитан, и двое махди схватили сержанта за локти. — А сейчас мы повеселимся. Повеселимся с твоими «зелеными»… Тащите сюда мясо!
— Тебя убьют, гад, — тихо, но истово сказал О'Салливан. Так, что, казалось, зазвенел воздух. — Тебя кончат, гад. Верую в это, как в солнечный восход. Верую, верую, верую…
— Пой, пой! — захохотал капитан. — Можешь утешаться этой мечтой!
— Вас всех кончат, — повторил о’Салливан. — Но тебя — скоро. Скоро, — и замолчал.
Джек представлял, чего ему стоит молчать. Потому что молчал сам.
Двое махди выволокли… Тима! Тот молча и осатанело осложнял им жизнь: пинался, пытался кусаться, выкручивался у них из рук, и волокли они его с трудом. Куртку на спине мальчишки пропитывала свежая кровь — он все-таки был ранен, локти зверски скручены сзади, запястья тоже. Следом тащили Хуаниту — она еле шла и не сопротивлялась. И последним вели Альбрехта. Часового Альбрехта Краузе. Точнее, он шел сам, даже без конвоя, хоть и связанный, голова моталась в такт шагам, как у безумного.
Тима и Хуаниту поставили рядом с командиром. Альбрехт сделал еще несколько шагов. Поднял голову и… упал на колени. По его лицу текли слезы, губы прыгали.
Хохот поднялся такой, что за деревней снялась с сухих ветвей и закружилась над ними, истошно вопя, стая птиц. Капитан заметил:
— У них что-то сегодня мода — стучать коленками. — Хохот усилился.
Но германец не обратил внимания. Стоя на коленях, он плакал и просил, страшно и жалко:
— Простите… ребята, простите… я заснул… я устал… я виноват… я думал… простите, ребята…
Тим плюнул и отвернулся. Хуанита молча смотрела в землю. А О'Салливан… Сержант вдруг проговорил:
— Встань. Это я виноват… Пустите! — Он стряхнул с себя руки стражников, сделал шаг и, повернувшись к убитым и живым, встал на колени.
— Опять, — заметил капитан.
Ирландец даже не взглянул в его сторону. Он, держа голову высоко поднятой, сказал:
— Простите своего командира. Это я вас убил.
— Встань, Мэф! — звонко сказал Тим. — Встань, командир!
Джек понял, что надо стрелять. Несколько очередей — и попытаться освободить ребят…
Но он не мог заставить себя пошевелиться. Не мог. Он понял, что это — страх, но двинуться не получалось.
А капитан неожиданно сказал:
— Одиннадцать. Их одиннадцать. В отделении — десять.
— Наверное, кто-то проводник, — подал голос один из «синих беретов». — Из разведки.
— Да? — Капитан скользнул взглядом по трупам, по пленным. — Сколько вас было? — кивнул он О'Салливану. Ирландец отвернулся. — Сколько вас было? — Он ударил Хуаниту под челюсть — испанка посмотрела отсутствующим взглядом и не ответила. — Сколько вас было? — Он сжал пальцами щеки Тима и повернул к себе лицо мальчика. Тот мотнул головой, вырываясь, и улыбнулся:
— Одиннадцать, морда бандитская.
Капитан никак не прореагировал и подошел к Альбрехту:
— Ну, дружище, сколько?
Альбрехт плюнул в лицо бандиту. Тот спокойно утерся рукавом и, отойдя к «синим беретам», спросил:
— «Печенегов» сколько нашли?
— Два, — сказал кто-то.
— Так. А сумок с запасками?
— Одну… — растерянно ответил тот же голос.
И Джек ощутил эту сумку. На спине. У себя.
Вторую. Ненайденную.
И понял, что умер.
— Ищите, — сказал капитан, обращаясь к махди на лингва-франка. — Здесь есть белозадый. Где-то здесь. И-щи-те… — и повернулся к пленным. — А потом поговорим. Беседа будет интересной.
Джек оцепенело смотрел, как махди разбегаются во дворы и улицы, заходят с опаской в дома… «Найдут… найдут… найдут…» — стучала в висках кровь. От страха тошнило. Джек даже не презирал себя. Он всецело был во власти ослабляющего, мертвящего ужаса.
Окажись он опытней, он бы начал стрелять по площади, а потом прыгнул вниз, чтобы погибнуть в бою… или как знать… по-всякому может обернуться! Но, скорей всего, тогда рассказ о Джеке Брейди, семнадцати лет, англичанине со Старой Родины, закончился бы здесь. Однако сейчас им владело одно желание — вернуться домой, и он сжался на крыше, вслушиваясь даже не с ужасом, а со странной сладкой обреченностью в звуки азартной облавы.
Дом, на крыше которого он лежал, уже тоже обыскивали. Джек услышал, как двое махди вышли на крыльцо.
— Может, на крыше? — сказал один. — Подсади…
«Я сейчас умру от страха. — Джек отчетливо понял, что это на самом деле может быть: ужасно болел живот, а у сердца не хватало сил проталкивать кровь, она казалась густой, как клей. — Им даже стрелять не придется. Как только они влезут на крышу, я умру. Мамочка, я умираю!»
Он зажмурился, искренне надеясь, что так его не заметят. Это было началом сумасшествия.
— Куда лезешь? — понизил голос второй. — Если он там… чего ему терять?
— Думаешь?
— Шарахнет в упор… Не лезь, лучше гранатой. Крыша плоская, как лысина грифа, куда он денется, если там, э?
— Умно… Сейчас я… хоп!
На крышу в нескольких метрах от Джека упал картонный цилиндрик самодельной гранаты. Над ним поднимался дымок горящего замедлителя.
Джек успел бы его сбросить. Но тогда… И он вжался в крышу так, словно хотел продавить глину, зарыться в нее.
Бесшумный бледный взрыв — это было то, чем все оборвалось.
Джек очнулся от боли. Режущей, беспощадной боли в ногах. Ниже колен штаны были пропитаны кровью, кровь впиталась в беленую глину бурыми пятнами. Джек, приподняв голову, тупо смотрел на свои ноги. Любая попытка пошевелиться отзывалась новым приступом боли, от которой Джек тихо скрипел зубами. И не кричал только из страха, что его услышат.
«Семь ранений. Два в правую, пять в левую», — неожиданно холодно подумал Джек. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на боль, подполз к краю.
Без сознания он, судя по всему, был недолго. Махди, кажется, только собрались на площадь.
— Нет? — Капитан улыбнулся. — Плохо искали… Ладно, чтоб его… Пусть живет… — Он покрутил головой и громко, насмешливо крикнул: — Живи, слышишь?! Так и быть, трусливый щенок! Я разрешаю — пока живи!
Слова ударили. Больно ударили. Наверное, даже больнее осколков, посекших ему ноги. Джек вздрогнул от этой боли.
