– Вот как? Отчего же? – голос его смягчился. – Сколько тебе лет, кстати?
– Двадцать шесть.
– И что, ни разу? И не хотелось?
– Отчего же не хотелось? – нервно рассмеялся Паша. – Хотелось! Что я, не как все, что ли? Так, что-то не сложилось.
– Может, он педераст? – задумчиво спросил Максим Георгиевич.
– Нет-нет! – замотал головой Павел. – Что вы! Просто некогда! Работа, ОСОАВИАХИМ, комсомольские собрания, дома дед все время!
Ни Дроздов, ни доктор не обратили внимания на его торопливые оправдания.
– Не исключено, – доктор ухмыльнулся. – Возможна латентная форма педерастии, невыраженная. Точнее, выраженная в неспособности построить нормальные отношения с женщиной. Об этом иногда говорит и эрекция при осмотре врачом-мужчиной. С другой стороны, при длительном воздержании эрекция может возникнуть от одного лишь прикосновения или просто от мысли об оголении. В общем, сейчас это с точностью установить невозможно, требуется наблюдение в течение недели, не менее.
В гостиной наступила тишина. Слышно было, как потрескивают в камине дрова.
– Недели у нас нет, – вздохнул Дроздов. – Ладно, опустим пока. Сейчас меня интересует в общих чертах, годится парнишка или нет?
– Если делать вывод согласно тем параметрам, на которых мне было приказано основываться, то из всех осмотренных мною образцов этот лучший, – ответил доктор.
– Понятно, – сказал Дроздов. – Ладно, можете быть свободны. А ты иди сюда, Стаднюк, присаживайся.
Павел вернулся за стол, ощущая себя попавшим в дурной сон.
– Ответь-ка мне еще на один вопросик. Маленький вопросик, но серьезный! – Змеиные глазки Максима Георгиевича вонзились Стаднюку в самое сердце. – На что ты готов ради трудового народа?
Павел сглотнул и негромко ответил:
– На все.
Конечно, на все! Готов он и на Северный полюс пойти, и в пустыню Гоби, и на Памир готов подниматься. На все готов! Кроме этого дурацкого переливания крови. Не нужна ему стариковская мудрость. Он хотел бы жить своей глупой молодой жизнью. А мудрости он бы лучше набрался сам. Постепенно.
– Знаешь, я тебе верю! – воскликнул Дроздов, откидываясь на спинку стула. – Тогда слушай. Дело серьезное. Секретное! Государственной важности! Партия поручила мне провести одну чрезвычайно секретную и невероятно важную операцию, в которой тебе отведена очень важная роль. – Дроздов сделал паузу. – Это будет важнейший для науки эксперимент. Всемирного революционного значения! Многие проходили отбор, но ты оказался самым подходящим. Партия надеется на тебя. И ты должен оправдать доверие Родины! Это большая честь и отличная возможность стать кандидатом в члены ВКП(б). Понимаешь, о чем я? Поступишь в институт. Или в экспедицию устроишься. Хотел ведь, да?
– Да, – кашлянул Павел, обреченно вздохнул и наконец осмелился сделать глоток остывшего уже чая.
Он утвердился в мысли насчет переливания крови, и теперь его мучило только одно – выживет ли он после этого? А если выживет, то как все будет потом? Не сошлют ли его куда подальше, чтобы он не болтал лишнего? Непонятно только, зачем штаны снимать заставили.
– Так! Отличненько! – еще более оживился Дроздов, и глаза его заблестели. Он продолжил, придавая голосу вкрадчивую внушительность: – Но ты должен понимать, что выполнение миссии потребует от тебя основательных усилий и, главное, соблюдения высочайшей секретности. Ни одна живая душа, кроме нас с тобой, не должна знать ни обо мне, ни тем более о нашей беседе и обо всем, что за ней последует. Понял?
– Конечно, понял! – воскликнул Пашка.
– Ничего-то ты, Пашенька, не понял, – досадливо вздохнул Дроздов. – Ладно, пока этого от тебя и не требуется.
Дроздов взглянул на часы – они были 1-го часового завода, как у Павла, но не карманные, а наручные, с боковой секундной стрелкой. Такие в магазине не купишь.
– На сегодня разговоров достаточно! – подвел итог энкавэдэшник и повысил голос: – Машенька! Подготовь молодого человека ко сну.
– Да я еще не хочу! – возразил Паша, чувствуя накатывающую панику.
– Да кто ж тебя спрашивает, миленький? – усмехнулся Максим Георгиевич.
И Паша понял, что вся ласковость и вежливые словечки Дроздова – это просто такая форма насмешки, что он с такой же ласковостью ножик всадит в спину и спросит потом: «Не больненько?»
Открылась дверь, и Павлу ничего не оставалось, как пойти за Марьей Степановной. Она снова отвела его в ванную, где уже была набрана вода, и велела помыться целиком. Когда Стаднюк залез в воду, она брезгливо скомкала его одежду и спрятала в большой бак с крышкой. На вешалке возле ванной висела полосатая, как в больнице, пижама и полотенце.
– Помоешься, пижаму наденешь, – обронила Машенька.
Это еще больше утвердило его в мысли о переливании крови. А иначе зачем бы ему мыться целиком да еще надевать больничную пижаму?
Марья Степановна выходить из ванной не стала. Отвернувшись от Пашки, терпеливо ждала, когда тот закончит водные процедуры. Она следила за ним в зеркало, которое было напротив. Пашка понял это, наткнувшись на отраженный взгляд секретарши. Оттягивая время, он плескался, пока не остыла вода. Он поглядывал на фигуру Марьи Степановны и думал, что она – очень красивая и молодая женщина. Ну, может, на год или на два старше его.
Для чего она стояла в ванной комнате и следила за ним через зеркальце – Павел понять не смог. Может, чтобы не сбежал? Хотя куда бежать голому, зимой? Да еще когда во дворе караулит красноармеец с собакой?
Павел выбрался из ванны, вытерся и, с отвращением надев пижаму, обратился к Марье Степановне:
– А можно домой позвонить? Сестра волноваться будет!
– Кузине твоей уже сообщили, что ты на сборах ОСОАВИАХИМа, – поворачиваясь, сообщила Марья Степановна. – Не волнуйся.
Она отвела его в спальню. Для этого опять пришлось пересечь гостиную, в которой, склонившись над столом, сидел Дроздов. Павлу снова бросилось в глаза сходство энкавэдэшника с Феликсом Эдмундовичем, портрет которого висел на стене, над головой Максима Георгиевича.
Спальней оказалась маленькая комнатка за одной из дверей гостиной. Совсем крохотная – там едва помещалась пружинная кровать с многочисленными блестящими шариками на спинке. У самой двери притулился стул, а между ним и кроватью – железная тумбочка, на которой стояли три темные склянки, графин с водой и стакан.
– Ну что это такое? – пожаловался Паша упавшим голосом, оглядываясь. – Ни книжки, ни журнала нету. А спать-то рано! Зачем же меня в кровать? Что я – больной? Доктор смотрел, сказал, что я здоров!
Он снова начал испытывать страх перед доктором и таинственным переливанием крови, открытым ученым Богдановым. Хотя ничего нового-то тот и не открыл. Дядя, Варькин отец, рассказывал, что в Трансильвании была когда-то одна графиня, которая, пытаясь омолодиться, купалась в крови убитых девушек. Правда, профессор Богданов не убивал молодых людей, а только заменял их молодую свежую кровь на свою подержанную старую.
