— Да не знаю я их! Правда — не знаю!!
— Вы врете.
Пете пришел в голову как будто надежнейший ход:
— Если расскажу, что знаю, тогда и совру. А я не хочу вам врать, вот и говорю правду: не знаю.
— Именно этих можете и не знать. А кого знаете из германской разведки?
— Почему разведки?! Ну почему не бандиты?!
Петя даже руки прижал к груди для убедительности.
— Почему именно разведка? Потому, что вы еще не видели своего убийцы. Вы много видели бандитов, у которых на левом плече вытатуирована буква «В»? И это вовсе не русская «вэ»! Это латинская «бэ», группа крови. Вы много видели бандитов с такими татуировками?
— Я вообще бандитов не видел…
Петя понимал: да, если такая татуировка, то занялась им именно разведка. А Чаниани дожимал:
— Что бандитов не видели… верно, вы везде характеризуетесь положительно. Не были, не участвовали, не знакомы… Так ведь вот такие всякой разведке и нужны — чистенькие, ни в чем не замаранные.
Сердце у Пети скатилось вниз. Даже его «незамаранность» — это для «органов» признак едва ли не вины.
— Посидите, подумайте.
С полчаса Петя сидел, тупо глядя в пространство. Смотрел на фотографии… На портрет Сталина… Чаниани что-то читал, бешено фыркал, писал. Яростно отбросил перо ручки, вставил другое железное перо, сунул в чернильницу…
— Не надумали все рассказать?
— Я все рассказал. Правда, все…
Петя был сам себе противен, так просительно опять прозвучал голос.
— Ладно… Выпишу вам пропуск. Но сильно подозреваю — скоро вы сами ко мне попроситесь.
Чаниани замолчал, с улыбкой наблюдая за Петей. Он явно ждал вопроса, и Петя спросил:
— Почему?
— А потому, что никуда вы не денетесь — придется выбирать между двумя разведками. Если вы не разоружитесь перед органами, вас непременно убьют немцы. Вас поймали… вливали в вас водку — чтобы убийство сошло за результат пьяной разборки. Но убить вас можно и без этого…
Чаниани достал из ящика стола памятный Пете нож, держал его между пальцами двух рук, показывая Пете длину и форму оружия…
— Вот такой нож воткнуть вам в бок можно и в ста метрах от дверей НКВД. Не страшно сейчас выходить?
Поразительно, но Чаниани говорил то же самое, что и участковый! Отпустив эту парфянскую стрелу, он даже заулыбался — на этот раз вполне по-человечески. Стоит ли говорить, что Петя покидал здание «органов» в неком смятении чувств? Он сам уже понимал — ведь достанут. Но и этим «сдаваться»… Не с чем ведь! Они хотят признаний в том, что Петя и не думал совершать. Может, и правда уехать? Залечь там, где никто не достанет — ни германцы, ни госбезопасность, ни милиция?! Мелькнула в сознании сцена — сельская дорога… почерневшие от дождей избы… Гладь пруда морщит легким ветерком… Да, но и там есть участковый… Разве что дать денег щипачу, сделать «ксиву», поменяв имя и место рождения… Пускай ищут! А он с полгодика поработает в сельской школе…
Мечтать мешало только то, что не было у Пети знакомых щипачей. И людей, которые могли бы сделать ему «ксиву», тоже не было. Мечта оставалась мечтой, не перетекала в конкретные планы. К осуществлению мечты надо было основательно готовиться… А времени ведь не было ни часа.
Прямо из ГУГБ Петя пошел на Васильевский остров, в университет. Ему хватило ума проверять, не следят ли за ним. Уже вторая половина дня, кончились уроки в школах; целый пионерский отряд маршировал впереди.
«Та-та-та-та!» — красиво пел горн.
«Бум! Бум-бум-бум!» — отвечал ему барабан.
Как хорошо, как определенно было в жизни у этих подростков! Петя пристроился к ним — на виду у множества глаз.
Из университета домой Петю провожала целая компания… Жаль, Тани в этой компании не было. Ко всему прочему Петя в этот день еще и поссорился с Таней… причем на удивление глупо. Таня вредничала, конечно, требовала внимания. Не мог же Петя попросту сказать ей, что сейчас ему не до свиданий, не до того, чтобы вести ее куда-то? Таня ныла, что они нигде не бывают, даже не ходят гулять. А он уклончиво бормотал, что сейчас совершенно нет времени. В конце концов Таня кинулась по коридору, бросив через плечо: «Больше мне не звони!» Петя сам удивился, как мало занимала его ссора. То есть занимала, конечно, но как-то не встала она на первое место в его жизни. Еще несколько дней назад он бы просто с ума сошел, кинулся бы за Татьяной, стал бы судорожно звонить через каждые полчаса… Сейчас он больше думал о том, как бы собрать побольше провожатых.
А в квартире витал странный дух. Привычно орала черная тарелка радио на стене, привычно воняло сбежавшими щами, но люди вели себя иначе. Служащий Коленитюк встретился еще в коридоре. Как встретился, так сделал скорбное лицо, мгновенно ввинтился в дверь между висящими на стене велосипедом и детской ванной — в свою комнату.
Военный Зайцев при виде Пети сделал сухое лицо и тоже быстро ушел к себе. Даже не очень проницательному Пете было ясно — не хочет сказать обычного «здравия желаю». Его дочки всегда тепло беседовали с Петей, а младшая с ним безобразно кокетничала. «Драть некому», — ворчала всегда баба Кира. Теперь они так же мгновенно исчезли. Поторопилась из кухни и жена Запечного-старшего, утащила в комнату явно недоготовленный гуляш. Не будь всех «чудес» последних суток, Петя недоумевал бы. Теперь ему все стало очень ясно.
И еще один урок преподнесла Пете жизнь в этот вечер: подтверждение правоты и мудрости папы… Когда-то папа сказал: «Рабочие все же лучше нас… У интеллигенции всякие расчеты, условности… врут друг другу все время, лицемерят… А пролетарий тебе прямо скажет, нравишься ты ему или нет. И в беде поможет, не спрашивая, что ему за это отломится».
Вот и пролетарий Запечкин-младший, воровато озираясь, поманил Петю рукой. Был он небритый, в мятой засаленной рубахе, с ленивым и глупым лицом. Пролетарий говорил, распространяя ароматы вчерашнего перегара водки и свежевыпитого сегодня портвейна. Но, закуривая на лестничной площадке, пролетарий сипло прошептал, чтобы Петя берегся: приходил участковый, расспрашивал о Пете, о всяком разном. Особенно же интересовался, нет ли у Пети оружия и не ходят ли к нему какие-то странные люди. Петя так растрогался, что похлопал Запечного по плечу (потом, по врожденной брезгливости, старался незаметно оттереть руку).
Растрогаться-то Петя растрогался, но разумно рассудил, что бабка Кира — тоже пролетарский элемент, и зашел еще к ней — спросить самогончика. По сравнению с ароматами в комнате бабки Запечкин издавал просто райское благоухание.
— Да бери, бери… Тут по твою душу приходили. Участковый был, и еще один с ним, оттудова же.
