братьев погибло во время схваток на борту "Садиста", а сколько в огне взрывов макроснарядов, но тот факт, что они выжили, заставлял его верить в то, что Император всё еще не считает их службу оконченной. Если бы еще предатели, теряя мостик, не форсировали переход в варп без навигатора, было бы совсем хорошо, а так…
— Скоро начнётся, — прокашлял устало сидящий рядом брат Ансельм.
Гальярд снова ощутил укол сожаления, что не успел тогда помешать врагам, из-за чего теперь горло товарища никак не заживало, и повернулся к нему. Десантник был без шлема, давно разбитого в боях внутри скитальца, а его броня лишь местами сохранила желтый цвет Имперских Кулаков, больше напоминая мешанину изрешеченных бронеплит и разорванных соединений. На лбу воина блестели два штифта за выслугу, и по жужжанию сервоприводов брони стало понятно, что он пытается подняться. Гальярд знал, что сам выглядит не многим лучше, но он хотя бы мог подняться сам, потому вскочил на ноги и протянул брату руку.
— Спасибо, брат, — произнес хрипло Ансельм и на его губах появилось нечто наподобие улыбки, а затем он крепко сжал протянутую ладонь и рывком поднялся. Дальше воин оперся на двуручный топор, который всегда служил ему оружием, и поковылял до укреплённого перехода, который надлежало оборонять. Когда-то его оружие было силовым, но энергоячейка давно истощилась и теперь полагаться можно было только на остроту лезвия. Впрочем, этого им пока хватало.
Гальярд сделал полшага назад и из другой стороны небольшого захламленного зала, расположенного над постоянно слабо действующим генератором поля Геллера, послышались лязг и ругательства Занбара. Ветеран-сержант, который должен был взять командование на себя после гибели других командиров, давно уже не разговаривал ни с кем, кроме себя самого, больше всего порицая себя за допущенные ошибки, и казалось порой, что он целиком ушел в себя. Терминатор пылал яростной ненавистью и занимал самый широкий проход в их импровизированную крепость, словно живая стена, которую пока никому не под силу было пройти. Гальярд смел надеяться, что оно и останется до тех пор, пока остатки сознания не покинут ветерана или он не падёт в бою.
С тех пор, как их окружили здесь пять циклов выхода из варпа назад, Имперские Кулаки устроили из подручных средств баррикады и ловушки, чтобы не подпускать врагов близко, но о том, чтобы найти выход, не могло больше быть и речи. Они не знали скитальца и имели крайне мало шансов попытаться изучить его. Последний раз отправившийся на разведку в предполагаемую сторону мостика приютившего их судна молодой брат Фарэй остался за пределами действия поля Геллера, когда скиталец внезапно перешел в варп, и в следующий раз Гальярд увидел уже не его, а пустые осквернённые доспехи, насмехающиеся над благородными сынами Дорна из-за границы действия поля. Доспехи до сих пор лежали там, но, как и всё на борту этого чудовища, так не продлится долго.
— Все готовы? — брат Бертран, взявший на себя командование выжившими после потери такого желания Занбаром, старался звучать бодро и сурово, но Гальярд чувствовал скрываемую за этим усталость. Они все едва держались на ногах, потому что почти ничего не ели уже слишком долго, и к тому же не имели надежды на выход, на возвращение к ордену, даже на то, что их геносемя будет сохранено. Всё, что им оставалось, медленная смерть в нутре железного монстра, который по прихоти безумца или сбоящей машины нырял в варп через неравномерные промежутки времени, и так же неожиданно выныривал, напоминая морского левиафана из легенд Древней Терры.
— За Императора и Дорна мы выстоим, — ответил брат Райнер, на котором менее других отразилось текущее положение как в плане моральном, так и внешнем. Гальярд был склонен считать это везением, но остальные были уверены, что это непоколебимая вера. — И всем нам стоит верить, что брат Фарэй активировал аварийный маяк этого корабля. Наши братья рано или поздно помогут нам избавить Галактику от этой мерзости.
Ансельм согласно поддакнул, остальные поддержали его речь одобрительным ворчанием, а Гальярд молча стукнул кулаком по груди, подумав, что скорее все они тут рано или поздно умрут. Затем уставшие, но несломленные воины разделились и заняли свои посты у переходов, ведущих в зал. Их болтеры давно опустели и служили теперь дубинами, цепные клинки разрядились, а силовые орудия сели, но космический десантник оставался смертельно опасным с любым оружием или даже без него. Неважно, погибнут они или нет, важно то, что стоять будут до конца.
Фиррис едва волочила ноги, удерживая ноющими руками тяжелый ящик с инструментами и массой мелких деталей, а её начальник то и дело оборачивался, подгоняя и испуская явно невежливые потоки бинарного кода каждый раз, когда она спотыкалась и едва не падала. Этот горбатый человекоподобный монстр из железа, облаченный в свежую алую робу, которую ей самой пришлось стирать и гладить, с некоторых пор начал испытывать её выносливость и пределы силовых нагрузок, хотя жаловаться бывшая первая леди Фрации не стала бы. Это было всё равно в разы лучше того, с чего они начали знакомство, а именно попытки превратить её в безмозглого раба, каких на этой тёмной посудине, где свет никогда не горел достаточно ярко для привыкших к дневному солнцу людей, было предостаточно.
Женщина вздрагивала каждый раз, когда вспоминала вскрывающие череп циркулярные пилы и скальпели, которыми собирались удалять части её живого мозга. Повезло ли ей тогда, что свидетелем её преобразования стал эпистолярий Янтарь, остановивший техножреца, она до сих пор не могла сказать точно. Одна рабская участь сменилась другой, но, будучи бездумной полумашиной, она хотя бы не чувствовала изливавшейся на неё злости персонала, который набрали на Фрации, ведь по её вине погибло девяносто процентов жителей Арманты, а могли погибнуть и все остальные фрацианцы. Каждый раз, когда она по каким-то поручениям Фларина Максимуса шла по мрачным коридорам "Непрощенного Слепца" и встречала смуглые лица соотечественников, те смотрели на неё с презрением и обвинением, иногда плевали под ноги, еще реже ставили подножки или толкали плечом, чтобы показать кем она для них стала. Но никто не произносил ей ни слова, из-за чего Фиррис чувствовала себя тем, кем и являлась сейчас, изгоем. Тем не менее, она всё еще считала, что была права, и уверенно полагала, что даже знай она тогда последствия, всё равно поступила бы так же.
Слуга Омниссии со своей невольницей прошагали несколько сотен метров по широкому безмолвному коридору, по обе стороны которого располагались каюты командиров ордена,
