— Судя по остаточному кипишу в лазарете и наличию ментов, морпехи здорово вломили танкистам.
— Нет, не в курсе. Я ж с обеда тут торчу…
Со стороны крайней палатки раздал хохот, как минимум, пяти глоток и возглас:
— Святой отец, где тебя ударили балкой двутавровой?!
— Пошел ты, — огрызнулся отец Алексий.
— Ох, мать ети, — продолжал хохотать тот же боец. Судя по голосу, Пашка, — уважаемые, вы чего, бабу не поделили?
— Пошел ты, — отправил Пашку некто по тому же маршруту голосом муллы Булата Арсланбекова.
Арсланбеков был вторым капелланом, если так можно сказать, морпехов Комарницкого. Единственным «военным муллой» на всю армию и первым на все вооруженные силы РФ, кто был на передовой. Если православных священников редко, но можно встретить в войсках, то с представителями ислама в армии — полный напряг. Мулла, как и батюшка, раньше тоже был военным, только летчиком. Поэтому истину «где начинается авиация — там заканчивается дисциплина» оправдывал на сто процентов. Но в отличие от Алексия — не курил. Во всем остальном он был братом-близнецом священника.
— Ильдар, погоди, не уходи. Мне думается, что мы сейчас узнаем, из-за чего подрались морпехи и танкисты.
В сопровождении хохочущих бойцов из-за палаток вышли оба служителя культа. Если Алексий имел только сломанный нос и синяки под обоими глазами, то Булат — свежий шов на лице, подозрительные синяки на шее и правую руку в гипсе. При этом священник толкал муллу впереди себя.
— Булик, шагай, тебе говорю. Токмо тут мы найдем хороших врачевателей, постную пищу, «живую» воду и офицеров, которые боятся гнева Господа.
— Леша, — отвечал подталкиваемый Булат, — не толкайся, сволочь. И так голова кружится.
Наконец молочные братья дошли до нас и остановились. Я не выдержал и заржал. Ильдара прорвало тоже. Подождав, пока мы успокоимся, Алексий обратился ко мне:
— Сын мой, великая беда привела нас к тебе и воинству твоему. Безбожники в солдатском обличии (да поглотит их геенна огненная!), забыв страх Божий, подняли руку на двух уважаемых людей, слуг Господних. Памятуя о том, что только под твоим началом служат два богатыря… — после «богатыря» Ильдар начал ржать еще сильнее, — … два заступника Веры и Отчества… — Ильдар уже катался в истерике, — …которые дюже умеют врачевать, мы пришли скорбно молить тебя о помощи.
Я обалдело посмотрел на батюшку, потом — на муллу, потом — на катающегося по земле Ильдара.
— Батюшка, ты молока, что ли, выпил? Ты что несешь? Какие, на хрен, «богатыри» и «заступники веры»? Это ты сейчас про еврея и татарина говорил, или я чего не понял?
— Неразумный сын мой, — обратился ко мне Булат. Ильдар, который уже успокоился, снова начал ржать. — Бог — он один. А то, что мы называем Его по-разному, не имеет значения…
— Час от часу не легче! С каких пор я, православный, для муллы «сын мой»? Так, заканчиваем прикрываться именем Всевышнего и коротко сообщаем: на кой болт приперлись. Сначала Булат.
— Помощи медицинской нам надо.
— На кой вам она? Судя по всему, тебе уже помогли. И сдается мне, звездишь ты, родной. Батюшка, твоя версия.
— Так это… — начал мямлить он, — нам бы полечиться…
Ильдар тем временем проржался и мог стоять ровно.
— Саня, ты кому-то из них налить обещал?
— Алексию. Утром еще. У штаба.
— У штаба!!! — взвизгнул тот. — Ты меня, паразит, зачем под Зимина подставил?
— Только не говори мне, что это он тебе нос сломал…
— Нет, конечно! Он хоть и командир, но набожен местами…
— Короче, святые отцы, — перебил я батюшку, — сейчас вы все рассказываете. Начиная от утренних бузюлей от Зимина и заканчивая побоищем с танкистами.
— А про танкистов ты откуда знаешь? — насторожились оба.
— Так я ж разведчик, а не штурмовик.
— А спиртяшки для компресса нальешь? — робко спросил Алексий.
— Я ж обещал…
— А, черт с тобой, слушай.
Очнувшись утром, оба священнослужителя поняли, что вчера они приняли лишнего. Этот факт подтверждался тремя обстоятельствами: они проснулись с ужасным похмельем, без денег и в борделе. У Булатки, до кучи, вся шея была в засосах. Кое-как выбравшись на улицу, они огородами отправились к себе. По дороге возникло нескромное желание поправить здоровье, но денег не было. Сообразили, что разводить прапорщиков и лейтенантов на деньги в конце месяца — бесполезная трата времени. В качестве оптимальной жертвы им виделись служивые в звании «капитан» и «майор». Разделившись, они договорились встретиться у штаба.
Первым, кто попался на глаза Алексию, оказался я. Добившись относительно положительного результата со мной (капитан готов налить, но — вечером), Алексий рискнул дождаться Зимина. Полковник Зимин, увидав батюшку в таком виде, захохотал. Однако, услышав предложение «исповедоваться», мгновенно забыл, что он христианин, и вспомнил, что он командир, притом один из самых грозных. Порвав батюшку на британский флаг, он вспомнил про его кореша. Будучи разведчиком, ему не составило труда отыскать второго «страждущего» и морально его изнасиловать. Поглумившись над обоими, добив их фразой «так почем опиум для народа?», Зимин ушел.
Не успев сильно расстроиться, «ловцы человеческих душ» наткнулись на двух капитанов-танкистов. Мгновенная атака — и вот грустные «трактористы» уже ведут к себе двух морпехов. Через час поправившим здоровье и пребывающим в приподнятом настроении «ловцам» захотелось любви. Но не любви к Господу, а любви плотской и желательно с красивой «прихожанкой». У танкистов с «прихожанками» и так дефицит, а уж с красивыми — дефицит в квадрате. Единственная красивая «прихожанка» при штабе, заместитель командира танкистов по каким-то мутным вопросам, в нерабочее время согревала его холодными ночами теплом своего тела.
Получив целеуказание, они выдвинулись в заданный квадрат, где пробыли минут сорок. В течение которых изложили «прихожанке» цель своего визита, получили от нее отказ в нецензурной форме, попробовали настоять, но были взяты под белы рученьки штабными, выведены на задний двор и жестоко избиты. «Жестокое избиение» выразилось в двух затрещинах и двух поджопниках. Не вняв голосу разума, ни своего, ни чужого, они продолжили нарываться и получили уже по полной.
Кое-как отскребя друг друга от земли, молочные братья направили свои стопы в расположение морпехов. Сивуха танкистов, тяжело легшая на «вчерашнее», а также полученные побои привели к тому, что двигались они «противоторпедным» маневром, временами переходящем в «противозенитный». Морпехи, увидев своих попов в таком состоянии, офонарели. А эти кадры, воспользовавшись отсутствием Комарницкого и двух других старших командиров, толкнули проповедь, смысл которой сводился к тому, что «поганые безбожники» (они же танкисты) все одержимы нечистым, Всевышнего ни во что не ставят, равно как и слуг его, а посему кара Божья должна их постигнуть незамедлительно.
