Над столом, у выбитого ока монитора, парила перевернутая ваза, рядом плавал законсервированный вакуумом зеленый стебель какого-то растения, а подле открытого сейфа с массивной дверью черным веером рассыпались обгорелые листы полностью уничтоженных огнем документов.
Антон попытался разобраться в них, прочитать хоть что-нибудь на скорченных страницах, но сгоревшие листы превратились в прах от одного прикосновения.
Единственное, что он смог разглядеть на одном из сизо-черных листов, прежде чем тот рассыпался, было стилизованное изображение мифического животного и надпись под ним:
«Земля. Проект „Элком“».
Планета Аллор,
мир дислокации штаб-квартиры колониальной администрации сектора Окраины.
Разговор по закрытой линии статкома оказался примерно того содержания, что и ожидал Антон.
Несколько минут назад он вернулся домой из космопорта. Чувствовал Полынин себя препаршиво — сказывалось напряжение двух гиперсферных прыжков, проведенных в некомфортных условиях АРК на постоянной подпитке полетными стимуляторами, которые исключали само понятие «сон».
Когда от твоего тела разит потом, а усталость, улучив момент, наваливается чугунной тяжестью, желая отыграться за двое суток, проведенных на допинге, в усталых мыслях превалирует одно желание: вымыться, наконец, и завалиться спать…
Сейчас Антон занимался тем, что стаскивал с себя пропахший потом полетный комбинезон, прижимая щекой к плечу трубку мобильного коммуникатора.
— Я просмотрел присланные тобой с борта материалы. — Роглес пока что разговаривал сдержанно, но Антон знал, что это ненадолго. — Ты промахнулся, мой мальчик. Сильно промахнулся…
Полынин ненавидел, когда к нему обращались «мой мальчик».
— Не каждая гиперсферная линия ведет к удаче, — ответил он старой как мир фразой пилотов, не желая ни грубить Роглесу, ни оправдываться перед ним, — все равно не поймет, что значит вести корабль по тонкой силовой линии «изнанки космоса», каждый раз испытывая ощущение игры в «русскую рулетку». Пилоты проверенных гиперсферных трасс летают совсем иначе — им неведом тот риск, который сопутствует работе разведчиков или нелегалов-контрабандистов: пройти курс от одного подпространственного маяка до другого — дело не хлопотное и нервов там много не потратишь…
— Да, я понимаю, — согласился Роглес, отвечая на его реплику относительно удачи, — но ведь ты уже дважды ошибался до этого… — Он угрожающе умолк, а затем добавил, так и не дождавшись оправданий со стороны Полынина: — Хочешь, я напомню тебе лимит моей расточительности? — Теперь в тоне Роглеса уже звучали и раздражение и угроза.
— Зачем же… я прекрасно помню условия соглашения, — ответил Антон, голым входя в ванную комнату. — Два промаха — и пилот уволен. Вам не показался интересным обнаруженный мной корабль? — спросил он, включая воду — пока что только те струйки, которые омывали тело по грудь, чтобы не намочить трубку коммуникатора. Какой кайф… После сорока восьми часов безвылазного прения в скафандре эта живительная влага напоминала амброзию…
— Обнаруженный тобой корабль — ржавый кусок дерьма, — грубо оборвал его блаженство голос Джонатана. — Он не стоит ничего, кроме просранных тобой ста тысяч, которые угроблены на бесполезный полет. Ты даже не попал в Рукав Пустоты, а мне нужны артефакты, настоящие артефакты, понимаешь, а не раздолбанные корабли, спрятанные в каких-то там пещерах… Обратись в фирму, занимающуюся сбором вторичного сырья, — раздраженно посоветовал он. — Тоже мне, историк-кладоискатель…
Антону страшно хотелось включить весь объем душевой кабины, чтобы голос Роглеса захлебнулся вместе с электроникой коммуникатора, его порождающей.
— Гильзы вас не интересуют? — сдержав подкатившую к горлу ярость, осведомился он, прекрасно зная, что этим предложением окончательно выведет Джонатана из себя, но, по большому счету, Полынину было в этот момент все равно — смертельная усталость стирала грани субординации и инстинкта самосохранения.
— Ты издеваешься? Какие гильзы? — прорычал голос в трубке.
— Старинные. С клеймом какого-то из земных оружейных заводов.
— Слушай, Полынин, ты мне дерзишь или как?
Антон предпочел промолчать.
— В общем, так… — подытожил наступившую гробовую тишину Роглес. — Очередной раз стартуешь послезавтра. Я дам тебе еще один шанс. Либо ты найдешь действительно что-то ценное, что перекроет издержки сегодняшнего полета, либо мои ребята сдерут с тебя неустойку по полной программе. Ты понял меня?
— Понял. — Антон не стал прощаться, свернул панель коммуникатора, приоткрыл дверку душевой кабины и вышвырнул прибор связи вон.
Наконец-то он мог нормально включить воду…
* * *
Спустя полчаса, выйдя из душа, он почувствовал себя немного лучше. Вторая мечта — немедленно завалиться спать, временно отступала на второй план. Роглес сказал — послезавтра, а это значит, что вместо обычных трех недель у него будут только сутки на подготовку очередного прыжка.
Сначала Антон хотел засесть за работу немедленно — в конце концов, он действительно промахнулся, ровно на сто тысяч кредитов (в такую округленную сумму по давней взаимной договоренности оценивалась заправка АРК активным веществом для прыжков и амортизация бортовых агрегатов в период полета), — но, сев за рабочий терминал компьютера, Полынин взглянул на свое отражение, маячившее в глубинах погашенного монитора, и понял — сегодня толку от работы не будет, лучше по-честному напиться, чем приниматься за прокладку такой ответственной вещи как гиперсферный курс…
Пока он размышлял таким мрачным образом, его пальцы машинально барабанили по рваной обложке первого тома «Истории Галактики», который лежал на рабочем столе.
Эту книгу, найденную на планете Хабор, Антон Полынин хранил вот уже десять лет…
На то было две причины. Во-первых, старое издание, выполненное еще на бумаге, обладало несомненной антикварной ценностью, а во-вторых, лицевая часть переплета была пробита осколком, который застрял в районе шестисотых страниц.
Когда-то эта книга, заткнутая за пояс, спасла Антону жизнь.
Он не знал, почему, растеряв по космическим госпиталям все свои вещи, он бессознательно сохранил потрепанный том «Истории Галактики», но теперь только эта книга да сидящий внутри страниц рваный осколок металла остались единственной материальной памятью тех дней.
Обычно бойцы, вырвавшиеся из пучин ада, хранят что-то на память, чаще — свои собственные посмертные медальоны, как знак несомненной победы над безносой старухой, но у Полынина не осталось даже его — свой личный номер на прочной, нервущейся цепочке он сунул в руки Паше Сытникову, по кличке Морок, когда того грузили в эвакуационный модуль.
