Подошли это мы с Косым так с опаской к подвалу разрушенного дома и видим: ноги торчат. Человек, значит. А привалило его козырьком бетонным, что над входом располагался. Козырек мы подняли и бедолагу вытащили. Он в бреду метался, говорил не пойми что. О каких-то ордах несметных, погибель всем сулил. Дали мы ему воды попить. Заткнул ему рот Косой своей фляжкой с водой. Тот аж зачмокал от удовольствия, словно к груди материнской присосался. А как прочухался чуток, я ему кусок вяленого мяса сунул. Сгрыз он его махом. Тут ему трындец и пришел. За живот схватился, скрючился весь, посинел лицом и помер. Хаймович потом мне объяснил, что нельзя человеку после долгого голода есть много. Кишки у него рвутся с непривычки. А когда кишка за кишкой в животе гоняются – хорошего мало.
Вот сижу это я, значит, трапезничаю… А тут трапезу мою прервал Дюбель, вырулив из-за угла с тесаком наперевес. Привязался же он к Штырю, уйти боится и зайти в дом боится. Оно и правильно, этот дом всегда гиблым считался. Угрожая ножом, Дюбель двинулся ко мне. Я в это время вгрызался в крысиную спинку. Умеет дед их готовить. Дюбель чуть тормознул, видя, что я его не боюсь. А чего бояться? От меня до земли метра три, тесаком он меня не достанет, а кидать его несподручно, и вряд ли он умеет. Чего не скажешь про меня. Ага, тормознул, вижу, он тоже в курсе.
– Хана тебе, Толстый, сейчас Штырь подойдет, и кончим тебя здесь. Штырь! – заорал в полную глотку Дюбель. – Я его нашел, Штырь!
Оторвавшись от косточки, я, наконец, поднял на него глаза.
– Я тоже рад тебя видеть, а вот Штыря ты вряд ли дозовешься, не может он тебе ответить, потому как жареный. Зажарил я его и ем. Хочешь, дам кусочек?
– Да ты гонишь, Толстый? – Уверенности в его голосе не было, и он протяжно и еще громче затянул: – Штырь! Я здесь! Я нашел его! Штырь!
Взгляд я с него не спускал и никак не мог пропустить момент, когда он переложил тесак в левую руку, а правую отправил за спину, нащупывая что-то. Метательные ножи мы тоже с дедом изготавливали. Так! Вытерев жирные руки о штаны, я достал валыну.
– Да ты, видать, глухой. Стоять, бояться!
Дюбель опешил, огнестрельного оружия не то чтобы совсем не было, кое у кого оно было, чтоб другие не забыли, как оно выглядит. Джокер, по слухам, весь им увешан, и никто не торопится проверять, какое оружие у него рабочее, а какое – он для понта таскает.
– А сейчас медленно вытаскивай свою железяку и кидай на землю. Да не тесак, дубина, а то, что за спиной держишь. Вот и умница!
Металл вяло звякнул по асфальту. Всё правильно, перья на маленькой рукоятке обеспечивают стабилизацию в полете.
– Жить хочешь? Вижу, что хочешь. Значит, так, я сейчас уйду, у меня тут дела, и настоятельно рекомендую не делать резких движений до моего ухода.
Дюбель стоял настороженно и искоса поглядывал по сторонам, не появился ли Штырь.
Видимо что-то решив, облизнул губы.
– Не стреляй, Толстый, я против тебя ничего не имею. Джокер сказал тебя убрать, мы со Штырем слово дали, что ты покойник. Нехорошо получится, если он вдруг узнает, что ты живой.
– Ты знаешь, я тоже против тебя ничего не имею, – сказал я, прицеливаясь. – Но огорчение Джокера по этому поводу, я думаю, ты как-нибудь переживешь, а пулю вряд ли…
Дюбель кивнул и сорвался в истерику:
– Не стреляй, гадом буду! Не пойду за тобой!
В спину толкнуло воздухом, пора уходить. Я перекинул ногу через подоконник.
– Живи, но помни, что я сказал… Мне пора уходить.
– Это… Толстый, ты правда Штыря того?
– Если такой любопытный, загляни вон в то окно, у которого бак к стене прислонен, там мяса еще много осталось, тебе хватит.
Десять. Я на пороге комнаты. Нехорошо как-то оставлять за спиной врага, не в моих это правилах. Покачал головой. Теперь понятно, что дед имел в виду, когда говорил, что обладание более совершенным и мощным оружием дает чувство превосходства.
Наступил ногами на спинку кресла, и двери разошлись вполне достаточно, чтоб я пролез. Темно как всегда, только сверху чуть свет пробивается. Надо подождать, пока глаза привыкнут. Семьдесят. Поди разберись в темноте, где тросы должны проходить.
Ага! Вроде сбоку. Или это ремонтный лаз? Что-то мне глубина шахты не нравится, такое чувство, что она бездонная. Несет оттуда чем-то, возня там какая-то нездоровая. Восемьдесят. Крыс, наверное, немерено. Ну да мне не вниз, а наверх. Вот вроде скоба подходящая. Надо прыгать. Девяносто. Повиснув на поручне ремонтной лестницы, я услышал громыхание бака и улыбнулся. Судя по царящему в голове Дюбеля ужасу, поверил-таки!
* * *
Хаймович барабанил костяшками пальцев по столу. Ничего доброго это не предвещало, впрочем, плохого тоже. Манера это у него была размышлять. Если барабанит, думает.
Как придет к какому-нибудь решению, начнет нос теребить. Я иногда думаю, что привычка эта у него с детства, вот и вытянул себе нос к старости.
– Так-так… Значит, никаких бумаг, компьютеры, само собой, лужицами, чтоб никакой информации никому. О такой степени секретности я даже не предполагал. Наверху, соответственно, делать нечего.
Старик потер нос.
– А как ты полагаешь, насколько глубока шахта? Меня передернуло, так и знал, чем дело кончится. А там темно, как в правом глазу Хаймовича. Я развел руками.
– Ну метров десять, как минимум, не видно же ни фига.
– Это дело поправимое, есть у меня для такого дела шахтерский фонарик, зарядить бы его, цены б ему не было, но, увы. А так он совершенно не пользованный и сухой. Если только каустик? Да, да, именно развести и залить щелочь, сколько-то он протянет.
– С этим фонариком, что ли, по шахтам лазили? Как-то мне не улыбалось лезть бог знает куда с фонарем, который может потухнуть в любую минуту.
– Именно что по шахтам, но эти шахты, Максим, ты вряд ли себе представляешь…
– А с керосинкой нашей не проще?
Керосинка наша была единственным источником света в подвальной кузне.
– Не бередите мне душу, молодой человек, вы знаете, что стекло одно, и я не хочу потерять две дорогие моему сердцу вещи разом – вашу бестолковую голову и керосиновую лампу. Хотя, к моему глубочайшему сожалению, бестолковую голову таки жальче…
Хаймович прошелся пальцами по столу и потер мочку уха. О! Еще один знак: что-то придумал, в чем сам не уверен.
– А рядом с кнопкой лифта больше ничего не было?
– Было.
– Что?
– Другая кнопка с другой стороны дверей, – ответил я (люблю иногда дурачком прикинуться).
– Тьфу! Да не о том я спрашиваю! Прорези рядом никакой не было? Ну как бы тебе объяснить? Коробочка такая, а в ней прорезь? – Хаймович чертил пальцем по столу.
– Кажется, была коробочка, я на всякий случай и на нее надавил, но безрезультатно.
