— Выйти к столице, свернуть на другую дорогу… — предложил боярский сын.
— Через Москву круг выйдет, нам вдоль Оки быстрее. Мы его и на другой дороге встретим. И все начнется сначала, а припасы не бесконечны.
— Оставить часть армии здесь, напротив нас, а самим уйти мимо Москвы, — продолжил перебирать варианты Андрей.
— Если мало оставить, мы сомнем. Оставить треть армии, чтобы спасти свою шкуру — от позора по гроб жизни не отмоешься. К тому же, если жертвовать третью армии, зачем уходить? Проще бросить воинов на штурм. Победа, в отличие от бегства, принесет славу. Кто тогда посмеет попрекать его жертвами?
— Значит, он пойдет на нас?
— Не знаю, Андрей, не знаю. Ему нужно или рискнуть и попытаться взять Москву, оставаясь между молотом и наковальней, а потом сидеть в ней в осаде. Мы ведь его обратно не выпустим, так? Сидеть, пока от голода не загнется. Или кидаться на нас и прорываться на свободу. В любом случае без штурма ему теперь никак не обойтись. Татары всегда были сильны тем, что умели убегать от опасности. Пусть Девлет-Гирей попытается повторить этот фокус сейчас.
Крымский хан думал. Долго и мучительно перебирал варианты. Искал самый лучший, единственно правильный. Ведь от его выбора зависело его будущее, будущее его улуса, жизни ста двадцати тысяч его верных нукеров. Он думал, думал — и никак не мог ничего решить. Солнце описало по небу полный полукруг, день закончился, а ни единого выстрела так и не прозвучало, и ни один воин не тронулся с места. Спасительного пути из капкана для татарской армии придумать так и не удалось. Чего бы ни захотел сделать Девлет-Гирей в этом походе — но без разгрома сорока тысяч русских, оседлавших Серпуховской тракт, осуществить его планы было невозможно.
Двадцать восьмого июля передовой полк Дмитрия Хворостинина завязал свой бой с охранением вражеского обоза и заманил грабителей под убийственный огонь русских пушек. И только в полдень тридцатого числа Девлет-Гирей решился отдать приказ на уничтожение засевших в гуляй-городе полков. От татарского лагеря отделились несколько отрядов и, стремительно промчавшись вдоль леса, повернули вправо, вскидывая луки и осыпая толстые бревенчатые щиты ливнем стрел. Андрей от такого зрелища только хмыкнул с нескрываемой радостью. Разумеется, стрелы летят в три-четыре раза дальше, нежели пищальная пуля. Но вот чугунное ядро…
— Передние, пали! — Раз за разом ахнули пушки, отпрыгивая от отдачи назад. Черными мячиками мелькнули в воздухе ядра, и там, где они просвистели, плеснула в стороны кровь, покатились по земле лошади, вылетели на траву всадники. — Заряжай!
Залпы следовали один за другим, усыпая поле мертвыми телами и тушами, заливая кровью. Плотно сыплющиеся с неба стрелы тоже находили для себя жертвы по эту сторону гуляй-города — но татарам они были не видны.
После трех часов этакой карусели конница ринулась вперед, к проходам в щитах — но наряды отработали четко, и картечный ливень смел басурманскую конницу еще задолго до подхода к опасному рубежу. Татары смирились с неудачей, и в этот день новых атак больше не предпринимали.
Однако тридцать первого июля восход солнца ознаменовался пронзительным криком:
— Татары! Татары идут!
Конница мчалась плотной массой — открывшие бесприцельный огонь пушки каждым выстрелом находили для дроби и ядер десятки жертв. Стрельцы спешили к проходам, готовясь встретить прорвавшихся всадников огнем и бердышами — но беда подступилась с другой стороны.
Пушкарь рядом с князем вскрикнул и упал, второму в бок ударила через бойницу пика, и он тоже рухнул, придавив банник. Младший Андрей перехватил татарское копье, дернул к себе и вырвал. Крымчак по ту сторону щита выдернул саблю — но она оказалась слишком коротка, а вот боярский сын его трофейной пикой наколол.
Впереди и сбоку татары лезли через щиты, запрыгивая на них прямо из седел. Князь схватился за бердыш, подставил под одного, отдернул, когда тот распорол брюхо, рубанул из-за головы второго, ткнул подтоком третьего, но они прыгали и прыгали, сверкая саблями и белыми оскалами зубов, рубили, кололи. Если бы не толстые кольца байданы — Зверева зарезали бы уже раза три. К счастью, в давке у басурман не было места для широкого замаха клинком, и они напирали больше телами, отталкивая защитников дальше и дальше назад.
Позади и сбоку грохнул пищальный залп, еще один, еще — это татарская конница прорвалась мимо молчащих пушек. Три линии, три залпа — теперь стрельцы тоже рубились саблями и бердышами.
— Андрей! — крикнул Зверев, находя глазами сына. Отскочил на два шага, поддергивая бердыш для длинного хвата, рубанул по голове крымчака, что подбирался к нему слева, дернул ратовище к себе, распарывая грудь бандиту, лезущему на него самого, кольнул острием стального полумесяца еще одного противника перед сыном, отступил на шаг, беря оружие ближним хватом, резанул вправо-влево перед собой, вздрогнул от удара саблей по шлему: это его попытались достать саблей аж с третьего ряда. Отступил перед напором еще на шаг, стрельнул глазом на сына. Тот дрался отчаянно и красиво, хотя шелом уже был сбит набок, а кольчуга в одном месте расползлась. Рядом резался Пахом, неброско и деловито, экономя силы. С его стороны к младшему Андрею подобраться не мог никто. А вот князя отталкивали дальше и дальше назад.
«Хана, — вдруг понял Зверев. — Крымчаков втрое больше. Без гуляй-города шансов нет. А он…»
— У-р-ра-а!!! — послышался сзади родной и знакомый клич.
Понимая, что сейчас будет, князь прыгнул назад и в сторону, покатился, освобождая дорогу, и сомкнутая масса кованой конницы с короткого разбега врезалась в татарскую толпу, насаживая с разбега на рогатины разом по три-четыре пеших бандита, бросая копья и рубя их с седла. С седла — пеших мечущихся татар, которые не то что воевать, но и ходить-то толком не умели, проводя в седле большую часть своей кочевой жизни от колыбели и до могилы.
Князь вскочил, побежал следом и, сбоку добивая выскочивших в сторону крымчаков, облегченно перевел дух, увидев вполне живого сына, крикнул ему:
— Андрей, стрельцов сюда веди! Холопы, ко мне!
К счастью, его воины общаться с огненным зельем умели. Пока боярские дети дорубали последних басурман и сшибали из седел тех, что еще продолжали запрыгивать на щиты, они вогнали в ствол крайней пищали картуз пороха, пыж, ядро.
Зверев самолично, подобрав шест с еще горячим запальным щитом, ткнул им поглубже в отверстие, чтобы прожечь навощенное полотно мешка с порохом. Пищаль жахнула, вогнав ядро в густую и почти неподвижную толпу за щитами.
