– Помню вас, сударь, – прохрипел истерзанный серв, и голова его при этом подрагивала, как у фарфорового болванчика.
– Отлично! Тогда вы должны помнить и то, как поступили со мной, тогда под Бургосом. Помните молоточек, которым вы отбивали мне пальцы? А позже, возле Пашкот-паласа, и еще позже, под стенами храма, где вы изволили обменять меня на снятые ошейники сервов. Ну?! Вы должны понимать, милейший, что подобные выходки не забываются и не прощаются никогда. Мой викарий уже поплатился за то, что решил сделать своего сюзерена предметом для торга. А сейчас настал день и вашей расплаты!
С этими словами кардинал выпрямился и даже как-то торжественно вздохнул.
– Видит Бог, – заявил он, – не тот Бог, что Хепри, а тот, что воистину правит всеми вселенными: в Харториксе я хотел предложить вам честную сделку, забыв про все унижения, которым я подвергался по вашей, сударь, милости! Ибо ваш дар, дар истинного Тшеди, по идее, гарантирует вам высокое положение в любом обществе. Но, увы, вы проигнорировали мои добрые предложения. Вспоминайте же об этом сейчас.
Он сделал знак Барни:
– Приступайте!
Работая четко, без суеты, доктор-изувер подошел к своему рабочему столу, набрал в шприц еще одну порцию стимулятора, затем вернулся к «туше» и ввел препарат. Потом аккуратно натянул термоперчатки, взял в руки ацетиленовую горелку и щелкнул тумблером питания.
Мягкое, голубое пламя ровной струей выплеснулось из раструба. Барни нагнулся и прошел краем огненной струи по отвисшей мошонке Гора. Казавшееся почти мертвым тело калеки изогнулось во внезапной и страшной судороге, от которой, казалось, должен был сломаться позвоночник. Гор закричал так, что глаза чуть не выпали из орбит.
Стимулятор усилил ощущения до невероятных пределов! Каждый нерв стал металлической нитью, гитарной струной, бешено вибрирующей от малейшего импульса, от ничтожного касания. Что уж говорить о химическом пламени?
Разум обрушился как карточный домик. Гор дергался на воздухе, почти позабыв о том, что железные крючья раздирают ему ребра на спине. По сравнению с новой болью, старое, ставшее уже привычным истязание было просто ничем.
Барни работал не спеша, с расстановкой, выписывая горелкой на теле Гордиана геометрические фигуры.
Запах горелого мяса, паленых волос, жирная копоть и гарь заполнили комнату. Тело Гордиана постепенно покрывалась обугленной корочкой, он «пропекался», словно кусок свинины на вертеле.
Где-то в середине процесса, аккуратным прикосновением, Барни выжег ему правый глаз и срезал ноздри, оставив на кошмарном подобии лица лишь искаженные криком губы и левое око, чтобы оставшийся от павшего бога человеческий обрубок мог видеть в зеркале весь ужас продолжавшейся с ним бесконечной садистской процедуры.
Разум Гора давно бы «поплыл», рухнув в глубокий обморок, однако химия, бурлящая в крови, вновь и вновь возвращала его к реальности. Единственный глаз смотрел в зеркало на то, что некогда было человеком. На спину Барни, работавшего с горелкой. На кардинала, застывшего в кресле и с трудом сдерживающего естественный для непривычного человека рвотный рефлекс.
Кричать Гор больше не мог – легкие спеклись, горло слиплось.
Не будет и смотреть. Он и так чувствовал каждое прикосновение пламени, не глядя. Еще и видеть все это – больше не было сил. Веко упало, закрывая расширенный зрачок и кровавое око. Вокруг на мгновение застыла темнота, озаренная только отблеском пламени горелки, которое он видел в отражении на зеркальной стене, а затем…
Стимулятор действовал!
Гор чувствовал каждую клеточку своего тела, каждый нерв. В мозгу всплыло поле перед Рионом и карабанский абсент, пробудивший в нем могущество Тшеди! Химия растеклась по крови, заливая вены и артерии. Еле заметное для нормального человека шевеление воздуха в комнате, в которой чуть слышно работал кондиционер, обжигало кожу. Дыхание Амира, мерное гудение горелки отдавалось в обугленных остатках ушей, как оглушительный рев турбины и удары штормовых волн в береговые скалы.
Чувства обострились до сумасшедшего предела. Он сам стал чувством, ибо двигаться, говорить, дышать, сражаться и даже думать ему уже было нечем. Обостренное восприятие, привнесенное в обрубок изуродованного тела химическим препаратом, усиливалось тысячекратно от того острейшего ощущения полной безысходности, горя, ненависти и нечеловеческих страданий, которое он испытывал в ходе более чем двухчасовой непрекращающейся пытки.
У него больше не осталось тела в нормальном понимании этого слова, но сохранилось восприятие. Нервная система, обнаженная для всех ощущений, была напряжена и сконцентрирована, как никогда. Натянута, как готовая сорваться арбалетная тетива, и вот, когда последний канал, связывавший его с окружающим миром, – зрение – погас с опускающимся опухшим веком единственного глаза, Гор почувствовал то, что давно уже считал для себя потерянным…
Свет цвета крови окружал его всюду. Волны боли плескались над головой. Ветер смерти шевелил его волосы. Шепот ужаса топтался в оплавленной голове.
Движение… Блики…
Скомканные красные пятна за закрытым веком зашевелились, обрастая плотью видимости, приобретая черты настоящих предметов.
Вот странная бесформенная фигура – плечо Барни, поднимающего пламенеющий белым факелом ацетилен.
Вот силуэт кардинала, слепленный из ярко-красной глины, далекий, как силуэт корабля на горизонте.
Обе фигуры ужасны, лишены четкости, раздуты, как наполненные водой бурдюки, страшные, страшные призраки в призрачном мире зрения без глаз.
Их лиц не видно, носы, скулы, искривленные рты перетекают друг в друга, словно виды в дешевом пластилиновом мультфильме, но Гор знает, кто из них кто!
Этюд в багровых тонах. Голова кардинала поворачивается то в одну, то в другую сторону, видимо, стараясь не смотреть на изувеченное тело пленника. Его рвет. Под виском горит точка. Яркая, как маленькое солнце, и повороты головы не скрывают ее. Она видна сквозь череп, сквозь мозг, сквозь все – настолько ярок ее дьявольский блеск. Эта точка жива, она шепчет ему…
Шепчет ему?!
Боже, да это же шунт!..
Как в гипнотическом трансе сознание Гора двигается вперед.
Все ближе, ближе, ближе.
Точка-звезда расширяется, обрастая красными лучами. Лучи цвета крови тянутся вдаль, и это линии, связывающие шунт с окружающим миром. С сетью!
Гордиан прикасается к одной из напряженных нитей и отшатывается, будто от электрического разряда. Внутри, за тонкими стенками энергетического канала, он чувствует движение информационных потоков в окружающей вселенной, размеренное перешептывание сотен интеллектуальных машин, спрятанных за стенами храмов, плавный шелест их электронных мыслей.