Король махнул рукой, решительно развернулся и направился к выходу из «лаборатории».
– Вы покидаете меня? – воскликнул Амир.
– О, да, Ваше преосвященство, – ответил Боринос, подойдя к двери. – Мы и так потеряли с этим молодцем почти сутки. А между тем Апостол рабов – это добыча церкви, моя же добыча – это вся армия сервов. К тому же не забывайте, нам нужно уложиться в срок до прибытия Его Божественности, а времени совсем мало. Так что я отправляюсь в поход, а вы оставайтесь с вашим пленником. Меня же ждет Бургос!
Амир немного постоял, поглядывая на покачивающуюся на крюках «тушку» своего главного врага. Первой мыслью было достать пистоль и пристрелить серва, не сходя, как говорится, с места. Все равно использовать пси-талант Фехтовальщика, учитывая специфику их личных взаимоотношений, уже не удастся, а как источник информации о восставших пленник кардинала тоже не интересовал – на то имелись спутники, вращающиеся вокруг местного светила.
Убить его – и дело с концом. Убить – и не думать.
Пси-матрица, о которой просил Господь Хепри, уже снята, и для изготовления клона и соответственно удовлетворения интереса божества к необычному медиуму из Твердого Космоса ее вполне хватит.
С другой стороны, Боринос прав: ничто не приносит такого удовлетворения, как расправа над поверженным противником. С Армией сервов король справится сам, к нему приставлены тысячи клерикалов с техникой, в его распоряжении все храмы. Личное участие кардинала в военной операции сейчас не обязательно. Следовательно, время есть.
Решившись, коротким жестом Амир подозвал к себе дока Барни и кивнул на «тушку».
– Можешь привести его в сознание? – спросил он.
– Конечно, сэр.
– Валяй!
Барни отбежал к лабораторному столу, стоящему в конце комнаты, и тут же вернулся со шприцем.
– Просто привести в сознание, сэр, – уточнил он, – или ввести стимулятор, чтобы усилить боль?
– А это возможно?
– О, разумеется! У Его величества в этом смысле лучшая лаборатория на планете. Есть все! Вот это, – он показал маленькую стеклянную капсулу с прозрачной жидкостью, – обычный стимулятор. Он не дает пациенту потерять сознание даже при самых страшных болевых ощущениях. Клиент будет жить, пока не разорвется сердце или пока не лопнут сосуды в мозге. А это, – он продемонстрировал другую капсулу с мутноватой жидкостью, – еще и усилит восприятие. Даже прикосновение пальца он будет чувствовать так, как будто с него в этом месте сняли кожу и вы дотрагиваетесь до обнаженной плоти. Я уже не говорю о раскаленном железе и клещах. Орать будет, вы даже не представляете как!
– Он консидорий, – засомневался Амир, – и вряд ли будет орать.
Барни посмотрел на Амира с легкой хитринкой, как смотрят умные прорабы на глупых заказчиков.
– Такого не выдержит никто, – заявил он уверенно, – поверьте моему опыту. Сила воли и болевой порог, тренированность и стальной характер здесь ни при чем. Это просто химия. Что герой, что ребенок – все едино. Препарат стимулирует нервную систему настолько, что в сотни раз обостряются все органы чувств. Осязание, обоняние, вкус. Впрочем, вкус тут как раз ни при чем. Обостряется слух, изменяется зрение. Немного мутнеет в глазах, предметы становятся расплывчатыми, человек ничего не видит, но солнечные лучи и тени просто режут зрачки. Кошмарно! Эту дрянь я из интереса даже как-то пробовал на себе. – Барни скривился и покачал головой: – Я вколол тогда ничтожную дозу, но чуть не сошел с ума от простого валяния на постели. Так что ваш хваленый Фехтовальщик будет плакать даже от легкого щелчка по носу. Ну как, попробуем?
Амир медленно кивнул – химия так химия!
Он отошел от «тушки» подальше, чтобы не забрызгало кровью и слюнями, подтянул туда кресло и сел, приготовившись к долгому живодерскому шоу.
Боринос, насколько кардинал знал, часто развлекался подобным образом здесь, в особой лаборатории Центрального храма, еще в доисторические годы предоставленной в его распоряжение Господом Хепри.
«Ну что ж, – подумал Амир, – побуду немного в шкуре Его величества».
Барни в это время вколол Фехтовальщику дозу стимулятора. Затем и палач, и кардинал, один сидя, другой – стоя, застыли, ожидая эффекта, который и не заставил себя ждать.
Веки искалеченного бойца несколько раз дернулись, словно крылья пойманной бабочки, и, наконец, раскрылись, явив свету расширенные зрачки и раздраженный глазной белок, подернутый красными разводами.
– Хххешшш, – выдохнуло то, что некогда было Гордианом Рэксом, демиургом Корпорации и диадохом Седана.
Раскрылась трещина рта. Слюна сбежала вниз по бледным, дрожащим щекам, Фехтовальщик плакал.
Надо сказать, что пыточная комната имела одну особенность. Помимо того, что она была довольно просторной, чистой и в ней царил воистину клинический порядок, палата королевского хирурга имела огромное зеркало, протянувшееся во всю стену, противоположную той, вдоль которой расположились столики и шкафчики с различным пыточным инструментом «дока» Барни.
Гор висел не просто на крючьях, торчащих из потолка. Гор висел лицом к зеркалу, и первое, что он увидел, приведенный в сознание стимулирующим препаратом, был он сам – туша без рук и ног, отпиленных по самый край изувеченного тела. Только вялый, болтающийся член и страшная бледная голова с безумными глазами выделялись из бесформенной груды туловища.
Такое зрелище само по себе могло свести кого угодно с ума. И если бы у Гора еще оставались силы на крик отчаяния и ужаса, он без сомнения закричал бы. Закричал до надрыва, до порванной глотки. Но сил не осталось, и только жалкий выдох, исторгнутый уставшими дышать легкими, служил свидетельством той адской муки и отвращения, которые он испытал, взглянув на собственное отражение в зеркальной стене.
– Анх-уджа-сенеб! – сказал Амир, поднимаясь из кресла. – Приветствую вас, сударь.
Гордиан хрипел.
– Он так не слышит, – пояснил Барни, – ваши слова для него как удар в барабан над самым ухом.
– Так я не смогу ему ничего сказать?
– Ну почему же. Подойдите ближе и говорите четко. И медленней.
– А он узнает меня?
– Разумеется. – Барни пожал плечами. – Все время до самой смерти он будет вполне вменяем. Иначе в чем же смысл?
Амир кивнул и наклонился к Гордиану, лицо которого плавало в воздухе как раз чуть ниже его собственного, и заговорил:
– Я вижу, сударь, вы наконец-то пришли в себя. Надеюсь, вы узнаете меня, я – Амир, кардинал Бургосской курии. Ну, вспомнили?
Темный провал на месте, где раньше у Гора был рот, медленно расползся вширь.
– Помню вас, сударь, – прохрипел истерзанный серв, и голова его при этом подрагивала, как у фарфорового болванчика.
