Больше всего работы оказалось у гробовщиков. По общим подсчетам погибло не меньше двухсот человек. На кладбище, вынесенном за городские стены, добавилась целая аллея…
Изначально тела солдат герцога, насчитывавшие более двух тысяч, хоронить не хотели. Бургомистры, вкупе с членами Городского Совета, считали, что собаке — собачья смерть. Мне, уже сложившему свои полномочия (хотя никто пока не рискнул сообщить, что наемникам нет места на заседании…), пришлось долго уговаривать, что так делать нельзя. Не знаю, сумел бы я убедить бюргеров (хоронить за счет города разбухшие трупы!), но на мою сторону встал патер, пригрозивший гневом Божьим…
Около одного из домов суетился невысокий старик, казавшийся еще меньше из-за горба. Судя по платью — не простой ремесленник, но и не купец. Что-то я его раньше не видел?
— Здравствуйте, господин Артакс, — приветливо поздоровался горбун, пытавшийся убрать с мостовой осколки разбитого стекла.
— Последствия осады? — усмехнулся я.
— Скорее, последствия последствий! — отозвался горбун. — Наши славные горожане так радостно праздновали окончание осады, что разнесли вдребезги мои стекла. Правда, — заметил старик, — они же все и поправили. Оконное стекло, слава Богу, в Ульбурге не переводится. Плохо, что не убрали осколки. Школяров пока нет, приходится самому, — пожаловался он.
Работать одновременно метлой и совком ему было неудобно. Не удержавшись, я спешился. Что это на меня нашло, не знаю.
— Давайте вместе, — предложил я, забирая у горбуна длинный совок.
— Благодарю вас, — смущенно поблагодарил меня старик, орудуя метлой. Вдвоем мы очень скоро закончили работу, и горбун с удовлетворением сказал: — Ну вот, господин Кауфман может быть спокойным — все в порядке. Наш третий бургомистр уже был у меня, пригрозил, что, если мусор не будет убран, он закроет школу, — пояснил он. — А мы и так из-за этой войны серьезно отстали от расписания.
— Вы учитель? — поинтересовался я, хотя это было очевидно.
— Конрад фон Штумпф, директор Высшей школы вольного города Ульбурга, — представился горбун, а потом с легкой гордостью добавил: — Магистр истории…
— Юджин Артакс, наемник, — не менее любезно представился я и, не удержавшись, добавил: — Бакалавр философии. Обычно просто — Артакс.
— Вот как? — с удивлением вытаращился на меня магистр истории. — Бакалавр философии — наемник? Позвольте, разве может ученый заниматься такой ерундой, как война?
— А вам, господин фон (выделил я) Штумпф, родственники не говорили, что вы занимаетесь такой ерундой, как наука?
— Ну, со мной — особый случай, — усмехнулся магистр, скосив глаза на горб: — Для меня очень трудно выковать латы. Может быть, пройдем в аудиторию? На улице разговаривать не очень удобно.
Почему нет? Решив, что добраться домой я мог бы и пешком, поинтересовался у гнедого:
— Домой не хотите?
Жеребец фыркнул: «Подождем», — а кот вообще ничего не ответил — он в это время подыскивал возвышение, чтобы оказаться на одном уровне с собеседником. Да и кто я такой, чтобы его сиятельство Китц удостоил меня ответом?
— Проходите, господин Артакс, — открыл передо мной дверь магистр, — тут у нас учебные аудитории. Лекционный зал, библиотека.
Аудитории, зал… Пышные названия, но я увидел две полутемные комнаты. В лекционном зале стояла длинная скамейка, а к стене прикреплена аспидная доска. Библиотека — она же жилая комната: два высоких шкафа, забитых книгами и свитками, отгораживали местечко, где стояли топчан, накрытый одеялом, и огромный письменный стол, заваленный пергаментами и бумагами.
— Присаживайтесь, — радушно предложил хозяин, указывая на топчан.
Для себя он принес из «лекционного» зала «кафедру» — крепкий, но очень уродливый табурет.
— Жилище не очень большое, но мне нравится. Правда, — извиняющимся тоном сказал Штумпф, — кроме воды и сыра, у меня ничего нет.
— Жилище у вас отличное, — сказал я, не кривя душой. — У меня — вообще нет никакого жилища — и ничего! Есть я не хочу.
— Кстати, ваше имя… Оно настоящее? — задумчиво спросил магистр.
— Почти.
— Я так и думал, — удовлетворенно сказал Штумпф, пытаясь откинуться на спинку, но, вспомнив, что у табурета ее нет, подобрался. — Я много лет занимался генеалогией… Особенно родословными правящих семейств. Отметить такую странность, как исчезновение одной персоны, было несложно. А не заметить сходство вашего имени с именем этой персоны было бы недостойно исследователя.
Двадцать лет назад
В первые две недели меня хватало только на то, чтобы добрести до казармы и плюхнуться на койку, забываясь тяжелым сном без сновидений. Но постепенно стал втягиваться. Перестали пугать ранние подъемы, обливание холодной водой и утренняя пробежка в две мили «для улучшения аппетита». Пятичасовые занятия до обеда, двухчасовой перерыв и новые занятия до самого вечера… Через месяц я не удивлялся «старичкам», которые после утомительных занятий не спешили уходить в душное помещение, а оставались поболтать и выпить легкого пива.
Кое-кто из ветеранов уже стал отвечать на мои приветствия, а некоторые не брезговали делиться «хитростями» нашего ремесла. Сержант, заметив, что я умею владеть мечом, похлопотал о нашивках капрала. Забавно, но капральством я гордился не меньше, чем степенью бакалавра философии, которая была мне присвоена по протекции родни. А глядя на двойные нашивки сержанта, понимал, что стать магистром теологии было бы проще, нежели достичь подобных высот…
Через два месяца перестали спешить в казарму и мои сопризывники. Я к тому времени уже стал помощником полкового мастера-мечника. Никто не спрашивал, почему я выигрываю две схватки из пяти у мастера, три из пяти — у сержанта и пять из пяти у любого из солдат-ветеранов. Сопризывники могли противостоять мне только вдвоем-втроем. Ну а — самое странное — никто этому не завидовал. Напротив, даже ветераны из первой роты, проиграв учебный бой, одобрительно похлопывали меня по плечу.
Несколько хуже выходило с рукопашным боем. Мне претило, что можно бить кулаком в кадык, сминая его, а двумя пальцами проникать в мозг прямо через глаз…
Брр… Но после пары сломанных ребер (моих!), разбитого носа предубеждения стали исчезать сами собой, а на площадке оставался уже не бывший бакалавр, а безжалостный наемник, способный драться и убивать всем, что подвернулось под руку.
Во время тренировок различий между ветеранами первой роты, что уже отслужили четыре года, и нами, молодыми щенками из пятой, не было. И их, и нас гоняли одинаково. Но кое-какие привилегии у ветеранов были. Например, они имели два свободных дня в неделю, а мы только один. Старослужащие могли ходить в город хоть каждую ночь (главное, чтобы по тревоге был в строю!), а мы — только раз в месяц.
