Бледный и вспотевший Полидевк вытягивается и опирается на руку Кастора, будто он может споткнуться, если не будет за кого-нибудь держаться.
— Мой брат работал здесь после того, как стал Безгласым, — говорит Кастор. Конечно. Кого ещё они заставили бы ремонтировать эти сырые зловонные коридоры, полные ловушек?
— Прошло пять лет, прежде чем мы смогли оплатить его перевод на наземный уровень. За это время он ни разу не видел солнца.
При лучших условиях, подвергнувшись меньшим страхам и лучше отдохнув, кто-то обязательно нашел бы, что сказать. Но вместо этого мы все долгое время стоим там, пытаясь сформулировать ответ.
Наконец, Пит поворачивается к Полидевку.
— Ну, тогда ты только что стал самым ценным членом команды. — Кастор смеётся, и даже у Полидевка выходит улыбка.
Мы уже прошли половину первого туннеля, когда я понимаю, что такого выдающегося было в этом коротком разговоре. Пит говорил, как прежде, как тот, кто всегда мог подобрать правильные слова, когда никто другой не мог. Что-то ироничное, подбадривающее, немного смешное, но никого не высмеивающее. Я оглядываюсь на него, устало идущего со своими конвоирами, Гейлом и Джексон, смотрящего в землю и ссутулившегося. Такого удрученного. Но на мгновение он действительно был здесь.
Пит был прав. Полидевк теперь оказывается ценнее десяти Голо. Простая схема широких туннелей, непосредственно соответствующая основному плану улиц наверху, располагается под главными авеню и поперечными улицами. Называется Транзит, поскольку небольшие грузовики используют её, чтобы доставлять товары по всему городу. Днем многие ловушки деактивированы, но ночью — это минное поле. В любом случае, сотни дополнительных коридоров, обслуживающих шахт, железнодорожных путей и канализационных труб создают многоуровневый лабиринт. Полидевк знает такие детали, которые могут привести новичка к катастрофе, вроде ответвлений, где может понадобиться противогаз или где могут быть оголенные провода или крысы размером с бобров. Он предупреждает нас о потоках воды, периодически проносящихся по канализационным трубам, предугадывает время, когда Безгласые будут заступать на смену, ведет нас к малоизвестным сырым трубопроводам, чтобы избежать практически бесшумных переездов грузовых поездов. Самое главное — он знает о камерах. Их не так много в этом темном, туманном месте, кроме тех, что в Транзите. Но мы держимся подальше от них.
Под руководством Полидевка мы проходим значительное расстояние за весьма короткое время — поразительное расстояние, по сравнению с нашим наземным путешествием. По истечению примерно шести часов усталость берёт своё. Сейчас три утра и по моим подсчетам, у нас есть ещё пара часов до того, как обнаружат пропажу наших тел и начнут обыскивать каждый закоулок всего квартирного дома на случай, если мы пытались убежать через шахты, и начнется охота.
Когда я предлагаю отдохнуть, никто не возражает. Полидевк находит маленькую тёплую комнатку с гудящими машинами, рычагами и циферблатами. Он поднимает пальцы, показывая, что мы должны будем уйти через четыре часа. Джексон разрабатывает распорядок караулов, и, поскольку я не в первой смене, я вклиниваюсь между Гейлом и Лиг 1 и тут же засыпаю.
Кажется, что всего через несколько минут Джексон будит меня и говорит, что мне надо заступать в караул. Шесть часов; через час мы должны будем идти. Джексон говорит, чтобы я съела банку консервов и следила за Полидевком, который настоял на том, чтобы провести всю ночь в карауле.
— Он не может здесь спать.
Я заставляю себя стать относительно бдительной, съедаю банку картошки и вареной фасоли и сажусь лицом к двери. Полидевк кажется абсолютно бодрым. Он, вероятно, всю ночь переживает те пять лет заключения. Я достаю Голо, ввожу координаты и просматриваю туннели. Как и ожидалось, чем ближе мы становимся к Капитолию, тем больше появляется ловушек. Довольно долго мы с Полидевком кликаем на разные места на Голо, узнавая, где какие ловушки. Когда моя голова начинает кружиться, я передаю Голо ему и опираюсь на стену. Смотрю вниз на спящих солдат, съёмочную команду и друзей, и мне становится интересно, скольким из нас вновь удастся увидеть солнце.
Когда мой взгляд падает на Пита, чья голова лежит возле моих ног, я вижу, что он не спит. Хотела бы я понять, что происходит у него в голове, чтобы я могла войти и распутать лабиринты лжи. Но я довольствуюсь тем, что понимаю лучше всего.
— Ты ел? — спрашиваю я. Легкое покачивание его головы означает «нет». Я открываю банку рисового супа с курицей и передаю её ему, оставляя у себя крышку на случай, если он попытается вскрыть ею вены. Он садится и наклоняет банку, вливая в себя суп, особо не стараясь пережевывать. Дно банки отражает свет, исходящий от машин, и я вспоминаю кое-что, что крутилось у меня на задворках сознания со вчерашнего дня.
— Пит, когда ты спросил, что случилось с Дарием и Лавинией, и Боггс ответил, что это правда было, ты сказал, что так и думал. Потому что это не было сияющим. Что ты имел в виду?
— Хм. Я не знаю, как лучше это объяснить, — говорит он мне. — Сначала всё было абсолютно беспорядочно. Теперь я могу разобраться с определенными моментами. Я думаю, здесь вырисовывается некая система. В воспоминаниях, которые они изменили с помощью яда ос-убийц, есть это качество. Вроде они слишком интенсивные или картинки нестабильные. Помнишь, как это было, когда нас ужалили?
— Деревья разбивались. Летали огромные цветные бабочки. Я упала в яму, полную оранжевых пузырьков. — Я вспоминаю свои ощущения. — Светящихся оранжевых пузырьков.
— Верно. Но в Дарии или Лавинии не было ничего подобного. Не думаю, что они давали мне яд до этого, — говорит он.
— Ну, это же хорошо, не так ли? — спрашиваю я. — Если ты можешь разграничить воспоминания, то сможешь понять, что является правдой.
— Да. А если бы я мог вырастить крылья, то смог бы летать. Но вот только у людей не растут крылья, — говорит он. — Правда или ложь?
— Правда, — говорю я. — Но людям не нужны крылья, чтобы выжить.
— А сойкам-пересмешницам нужны. — Он доедает суп и возвращает мне банку.
В флуоресцентном свете круги у него под глазами выглядят как синяки.
— Ещё есть время. Тебе нужно поспать.
Он ложится, не сопротивляясь, но только пристально наблюдает за подергиванием стрелки одного из циферблатов. Медленно, как к раненому животному, я протягиваю руку и убираю прядь волос с его лба. Он покрывается мурашками от моего прикосновения, но не отодвигается. Я продолжаю нежно приглаживать его волосы. Впервые я добровольно прикоснулась к нему после арены.
