— В этом нет твоей вины, Пит, — говорит Дельф.
— Вы не можете взять меня с собой. Вполне, вероятно, я убью кого-нибудь ещё, это лишь вопрос времени. — Пит смотрит на наши сомневающиеся лица. — Может, вы думаете, что будет милосерднее просто бросить меня где-нибудь. Позволить мне рискнуть. Но это всё равно, что передать меня в лапы Капитолию. Думаете, сделаете мне услугу, вернув к Сноу?
Пит. Снова в руках у Сноу. Подвергаемый пыткам и мучениям, пока в нем не останется ни капли его прежнего «я».
Почему-то в голове всплывает последний куплет из «Виселицы». Тот, где мужчина предпочел бы, чтобы его возлюбленная умерла, чем встретилась со злом, которое ожидает её в мире.
«А ты придешь к тому дереву у реки,
Наденешь ожерелье из пеньки
Рядышком со мной?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.»
— Я убью тебя, прежде чем это случится, — говорит Гейл. — Обещаю.
Пит колеблется, будто обдумывая надежность этого предложения, а потом качает головой.
— Не пойдёт. Что, если тебя не окажется рядом в нужный момент? Я хочу такую же ядовитую таблетку, как у вас.
Морник. Одна таблетка осталась в лагере, в специальной прорези на рукаве моего костюма Сойки-пересмешницы. Но есть ещё одна в нагрудном кармане униформы. Интересно то, что они не дали такую же Питу. Может, Койн подумала, что он сможет принять её до того, как у него появиться возможность убить меня. Непонятно, собирается ли Пит покончить с собой сейчас, чтобы избавить нас от необходимости убивать его, или только если Капитолий снова арестует его. В его состоянии, думаю, это случилось бы скорее раньше, чем позже. И, несомненно, упростило бы всё для остальных. Не нужно было бы стрелять в него. Решилась бы проблема с его одержимостью убийством.
Не знаю, может, все дело в ловушках или страхе или смерти Боггса, но я ощущаю себя на арене. Будто я никогда и не уходила оттуда. Снова я сражаюсь не только ради собственного выживания, но и ради Пита. Как бы ликовал, как бы наслаждался Сноу, если бы мне пришлось убить его! Если бы смерть Пита была на моей совести до конца моей жизни, сколько бы мне не оставалось.
— Дело не в тебе, — говорю я. — Мы на задании. И ты нужен для него. — Я смотрю на остальных в группе. — Как думаете, мы сможем найти здесь что-нибудь поесть?
Кроме аптечки и камер, у нас есть только униформа и оружие.
Половина из нас остается, чтобы охранять Пита и следить за трансляциями Сноу, пока другие ищут еду. Мессалла оказывается самым полезным, так как он жил в точно таком же соседнем здании и знает, где люди стали бы прятать еду. Знает, что есть хранилище, скрытое за зеркальной панелью в спальне, и как легко снять вентиляционную решетку в коридоре. Так что, хоть буфет на кухне и пуст, мы находим тридцать банок консервов и несколько коробок печенья.
Запасы внушают отвращение солдатам, выросшим в 13.
— Разве это не незаконно? — спрашивает Лиг 1.
— Наоборот, в Капитолии вас бы посчитали глупцами, если бы вы не запасались, — говорит Мессалла. — Даже перед Двадцатипятилетием Подавления люди начинали запасать дефицитные продукты.
— Пока другие лишали себя их, — говорит Лиг 1.
— Верно, — говорит Мессалла. — Здесь по-другому нельзя.
— Оно и к счастью, иначе у нас не было бы ужина, — говорит Гейл. — Разбирайте консервы.
Кое-кто в нашей компании, кажется, делает это с неохотой, но этот метод так же хорош, как и остальные. Я правда не в настроении делить всё на одиннадцать равных частей, учитывая возраст, вес и физическую отдачу каждого. Роюсь в куче, собираясь взять какой-нибудь суп с треской, когда Пит протягивает мне банку.
— Вот.
Я беру её, не зная, чего ожидать. На этикетке написано «Рагу из баранины».
Я сжимаю губы при воспоминании о дожде, просачивающемся сквозь камни, неумелых попытках флиртовать и аромате моего любимого в Капитолии блюда, заполнившем прохладный воздух. Значит, какая-то часть воспоминаний должна была остаться и в его голове. Какими счастливыми, какими голодными, какими близкими мы были, когда та корзинка для пикника прилетела к нашей пещере!
— Спасибо. — Я с шумом открываю крышку. — Здесь даже есть сушеные сливы. — Я отгибаю крышку и пользуюсь ей в качестве ложки, зачерпывая немного. Теперь это место даже по вкусу напоминает арену.
Мы передаем по кругу коробку печенья с кремом, когда снова раздается писк. На экране появляется знак Панема и остается там, пока играет гимн. А потом начинают показывать фотографии умерших, как это было с трибутами на арене. Они начинают с четырех лиц нашей телевизионной команды, за которыми следуют Боггс, Гейл, Дельф, Пит и я. Не считая Боггса, их не заботят солдаты из 13, либо потому, что они понятия не имеют, кто они такие, либо потому что знают, они ничего не значат для публики. Потом появляется сам мужчина, сидящий за столом. За его спиной ниспадает флаг, на лацкане блестит свежая белая роза. Мне кажется, что над ним недавно хорошо потрудились — губы у него пухлеё, чем обычно. А его подготовительной команде нужно использовать поменьше румян.
Сноу поздравляет миротворцев с мастерски исполненной работой, чтит их за избавление страны от угрозы под названием Сойка-пересмешница. С моей смертью он предвещает изменение в ходе войны, так как деморализованным мятежникам больше не за кем следовать. А кем, на самом деле, была я? Бедной, неуравновешенной девочкой с небольшим талантом к стрельбе из лука. Не великий мыслитель, не глава восстания; всего лишь лицо, выхваченное из толпы, потому что я обратила на себя внимание народа своим шутовством на Играх. Но необходимая, очень необходимая, потому что среди мятежников не было настоящего лидера.
Где-то в Дистрикте-13 Бити нажимает на переключатель, потому что сейчас не президент Сноу, а президент Койн смотрит на нас. Она представляет себя Панему как главу восстания, а затем говорит обо мне. Восхваляет девочку, выжившую в Шлаке и на Голодных Играх, а после превратившую страну рабов в армию борцов за свободу.
— Живая или мертвая, Китнисс Эвердин останется лицом восстания. Если когда-либо вы засомневаетесь в своем решении, подумайте о Сойке-пересмешнице, и во имя неё вы найдете силы, чтобы избавить Панем от его угнетателей.
— Я и не представляла, как много значила для неё, — говорю я, заставив Гейла рассмеяться, а остальных вопрошающе посмотреть на меня.
Появляется мое мастерски подкорректированное фото, на котором я выгляжу одновременно красиво и яростно с мерцающими позади меня пучками пламени. Никаких слов. Никакого лозунга. Сейчас им нужно только мое лицо.
