Мне тошно от того, что Вэймин выслуживается перед генералом, а генерал — перед наукой… не в настоящем, а в — служебном смысле слова… Стаг — офицер S12, подходящий для всех служб системы, но в сути своей он — солдат, не дающий свободы даже себе. Отстаивая науку, он всегда готов пойти против руководителя, но, только исполняя распоряжение — высшего начальника. Для него не существует приказа главнокомандующего, но только, когда существует другой приказ — верховного главнокомандующего.
— Я — нейропрограммист высшей категории. Никто, ничто, никогда и никак не влияет на мою работу. Иди же.
«Спутник» повиновался и оставил меня прикуривать сигарету от Шлака, из пасти которого вырвался тонкий огненный язычок…
— Шлак, порой мне кажется, что мой адъютант ты, а не он…
Шлак вдумчиво вгляделся в меня, напрягаясь от тяжких для его простого разума мыслей…
— Ты зря так не внимателен к его мнению, Грабен.
— Не думаешь ли ты, что мой «спутник» прав?
Шлак, раздумывая, склонил зубастую голову на плечо, проломленное одним моим офицером, увидевшим страшного «зверька» у себя на груди сразу после подключения… Но Шлак не жалуется на повреждение — он знает, что это заслужено… Я объяснял ему, что он страшный, что ему нельзя подходить к созданным мной солдатам, — особенно, когда их только подключают, когда они еще не до конца понимают происходящее…
— Он прав, Грабен. Ты мрачнеешь день ото дня, делая мне «собак» все чудовищнее и чудовищнее.
— Это из-за Стага, который суровеет с каждым налетом на Шаттенберг. Из-за всего этого служить в первом управлении становится просто невыносимо. Но ничто из этого никак не сказывается на исполнении моих прямых служебных обязанностей.
— Война тяготит и гнетет нас всех, Грабен. Но ты мрачнеешь не только из-за нападений на нашу крепость. И Стага ты ненавидишь не только из-за его суровости. С тобой что-то происходит, Грабен, и это — не угнетенность войной и обстановкой в управлении, а что-то другое.
— С чего ты взял?
— С того, что это началось еще раньше, — прежде первого разрушительного налета на Шаттенберг и прежде первых жестких проявлений Стага. Это началось, когда ты собрал меня, а я помню, что тогда не происходило ничего подобного последним событиям.
— Хочешь сказать, что проблемы не у всех вокруг, а у меня одного?
— Я это и говорю, Грабен. Это тревожит меня. Меня беспокоит будущее, сотворенных тобой людей, — особенно, когда я смотрю на себя в зеркало.
— Моя ответственная служба беспокоит всех, кто видит тебя, Шлак, но это безосновательное беспокойство.
— Меня пугает и одна мысль о том, что ты можешь сделать человека такого же ужасного внутри, как я — снаружи.
— Ты знаешь, что этого не произойдет. Тебе известно, каких качественных людей я кодирую.
— Люди, сделанные тобой, безупречны. К ним не придерешься. Но среди них нет никого особенного, они все — обычные.
— Такие, каких требуют.
— В этом все и дело. Тебе не по душе делать таких людей, так что по ходу дела ты травишь душу скукой все сильнее. Тебе скучна такая деятельность, и ты — не справляешься со скукой. Особенно теперь, когда крушат Шаттенберг и когда Стаг ожесточается.
— Нет, Шлак, просто я служу не на своем месте.
— Винишь Вэймина, занявшего твое старое место? Но на прежнем месте ты делал таких же скучных людей и так же скучал.
— Не так.
— Ну пусть не так, но — скучал.
— В общем, верно, Шлак. Я и засиделся, и застоялся на месте — меня снедает тоска. Но это ничего не меняет и не имеет никакого значения. Я должен делать таких людей, каких требует система, и я — делаю. Я пишу коды, соблюдая правила и не пренебрегая стандартными схемами.
— Выдержишь ты так и дальше — тогда все так тянуться и будет. А не выдержишь — сделаешь очередного человека настоящим чудовищем.
— Я справлюсь со своей скукой. Не думай, что я перечеркну такой глупостью, как послабление, годы безупречной службы. Но с чего ты взял, что, откликнувшись призыву души к движению вперед, я сделаю настоящее чудовище, а не подлинного героя?
— С того, что у тебя в голове только кошмары вроде меня и моей своры.
— Ты ошибаешься, Шлак. Никогда ни один человек не получит от меня ни одного обрывка моего кошмара.
— Только пока ты не дашь ему ни одного обрывка своей души.
— Ты ошибаешься. Я способен создать выдающегося человека, вложив в него свою душу, — человека, вершащего великие дела.
— Трудно в это поверить.
— Конечно, ты же — единственное мое создание, разделяющее со мной мою душу. Но с тобой я разделил душу, погруженную во мрак ночи, а с человеком — разделю душу, озаренную утренним светом.
— А где ты такой свет возьмешь, Грабен?
— Я не так мрачен, Шлак, — свет есть и в моей душе.
— Что-то не верится. Внешность отражает душу, а ты выглядишь не как творец, а как гробовщик, Грабен.
— Не следует судить человека по одному его виду.
— Но у тебя такой похоронный вид, Грабен. Я не уверен, что это ни о чем не говорит.
— Не дело сомневаться в создателе, Шлак.
— Ты дал мне код сомнения в себе, а значит, — и в других, и в тебе.
— Да, я мог дать тебе разум глупой собаки, но дал — разум неглупого человека, чтобы ты не просто верил, что я — главный, а понимал, что я — главный.
— Ты не мой командир — ты мой конструктор и друг, Грабен.
— И конструктор, и друг, и — командир.
— Такого не бывает.
— Создатель — всегда начальник. А хороший создатель — еще и друг.
— Я не слушаюсь тебя — я делаю все, что мне в голову взбредет, а не тебе. Ты собрал меня из заводского шлака — мне это обидно, и этого я тебе никогда не прощу.
— Несносный ты «щенок», Шлак! Прямо черт из преисподней!
— Ну так сделай себе другого друга, если я тебя не устраиваю!
— Я сделаю! И не сомневайся! Это будет особенная «собака»!
— Ладно, делай «собаку». Лучше уж механическую «собаку», чем живого человека. Но знай, что и за «собаку» я на тебя обиду затаю и не буду тебя слушаться из мести.
— Глупый «щенок»! О чем ты только думаешь?!
— Обо всем, Грабен. Но больше всего — о себе.
— Ты — моя «собака». Ты должен думать больше обо мне, чем обо всем другом.
— Это ты дал мне личность. Я не могу не думать о себе — я же отделяю себя от других и от тебя. Самосознание и самопознание — суть личности. К тому же ты дал мне кусок своей эгоцентричной личности. Я — твое отражение, Грабен.
— Кусок моего отражения. И, видимо, как раз тот кусок, который крутится вокруг себя и не думает о долге и ответственности перед окружающими.
