В результате труп бегает, вытаращив глаза, ищет, где бы отхватить баблеца.
Дура, проснись! Ты ему нравишься! Быть может, вы проснетесь и сумеете полюбить! Потому что иначе вы будете заниматься парной мастурбацией с ароматом земляники!
Такая, словом, физиология, и никакого геройства.
И где в этом лесу ретроспективная эволюция?
Бог мой, да вот она! Среди трупов не будет ни Архимеда, ни Менделеева, ни Данко Липича, ни даже, прости Господи, Роя Стеклова![10] Никто не построит новый звездолет, не станет рисковать жизнью, открывая новую планету, не напишет музыки, не придумает новый закон, от которого все взяточники наконец затрясутся в ужасе.
Вся история человечества с определенных пор — история преодоления стагнационных процессов. Потому что стоит живому человеку расслабиться, как вылезают трупы и заставляют его изобретать золотой унитаз, депилятор для ноздрей с программным управлением да самонапрыгивающие портки.
Слава Богу, что общество обладает коллективным механизмом безопасности. Когда трупы берут верх, оно само обращается к временам более счастливым, туда, где жили настоящие герои и подвижники. А мы, такие умные, название придумали, которое описывает, но не объясняет, — слово-призрак, слово-фантом, чертов псевдоязык псевдоученых. Ретроспективная эволюция, надо же как кудряво звучит!
Нет никакой «эволюции назад», есть лень души, от которой болеют народы.
Но доступны ведь и механизмы защиты от этой болезни!
Не будем говорить о Конкордии, пусть жгут свои примусы священных огней. Но мы, черт возьми, русские люди! Куда мы опять катимся?! Точнее, уже почти докатились! Нет ничего удивительного, что коллективная память, которую тысячелетия взращивал наш кормящий ландшафт, имеет достойные примеры для подражания.
Теперь мы смотрим на век героев. На стальную эпоху Сталина, на иноков и мучеников большевистской ереси хилиазма, на воинов, поэтов и ученых, построивших среди огня и крови великое государство, где, о чудо, деньги никогда не были символом успеха и уважения!
Товарищ кадет, товарищ офицер, товарищ ученый, да мы даже одеваемся практически как тогда, в двадцатом веке! И слава Богу. Так общество сопротивляется трупному царству, ты понимаешь, сынок?
Тебе очень больно? Терпи, товарищ кадет. Боль учит.
Обществу сейчас гораздо больнее — оно поражено гангреной. Трупное окоченение везде, вплоть до занебесья — Совета Директоров!
Очень хорошо, что у нас есть примеры великой доблести, потому что разбудить труп можно, но только одним способом — ударить по его инстинкту выживания. Страх смерти гораздо сильнее желания пожрать.
Это означает скорую войну, сынок. Встряхнуть обывателя, дать ему пинка, реквизировать личное авто на военные нужды, сунуть мордой в реальность, где резаная бумага стоит ровно столько, сколько стоит бумага, плюс капля краски!
Многие думают, что болью и войной нас Бог наказывает — это ошибка. Он нас так лечит. Хоть и горька пилюля, но она помогает. Ценность возвращается на место стоимости, подлинное счастье занимает свое кресло, согнав удовлетворение. Танк, флуггер и линкор оказываются гораздо ценнее шале в горах, позолоченного авто и шубы из соболей. Не спасут соболя от орбитальной бомбардировки! В чести солдаты, ученые, учителя, изобретатели, инженеры и рабочие — их любят и уважают, потому что без них, без вас войны не пережить.
Поэтому, сынок, поправляйся, скоро ты будешь очень нужен. И знаешь что… никогда тебе этого не говорил, а зря… я люблю тебя, сын.
— Приветствую гражданина Румянцева! — не без торжественности сказал Боб Джи Кейн, входя в палату.
Он принес авоську с яблоками, коробочку махаонского инжира, запах машинного зала и густой черный бас, заполнивший всю комнату. Это было на третий день после моего пробуждения.
— Вот тебе лично от меня в знак примирения. Был не прав!
Мы одновременно почесали скулы, так как оба помнили, по какому именно месту ошибся Боб, и траппер продолжал:
— Все подозрения с тебя сняты, Гай справляется о твоем здоровье, шлет приветы, велит держать хвост саксофоном, как у него самого!
Про хвост мне показалось до того смешно, что я закашлялся. Голова отозвалась слабым подобием недавней боли — все-таки современная медицина творит чудеса!
— Ты, брат, такое устроил на трассе! Никогда не видел подобного шоу! Победили мы неожиданно, но все благодаря тебе. И победили красиво, опять же благодаря тебе! Спасибо. Все парни тебе рукоплещут, от себя добавлю: ты достучался до моего большого черного сердца! Ты у нас теперь ОВП — Особо Важный Пациент! Гай обещал, что, если ты умрешь, он кому-то что-то откусит.
Мы пожали друг другу руки, и я немедленно засмущался. Не выношу, когда меня хвалят в моем присутствии. Да еще с такой интенсивностью. Поэтому я поспешил сменить тему.
— Доктор Анна до того внимательна, что продержала меня трое суток на голодном информационном пайке, — сказал я. — Ничего не знаю, а интересно. Что происходит, как обстановка, чей Шварцвальд? Требую пояснений в нагрузку к яблокам!
Боб грузно опустился на банкетку по правую руку от меня.
— Ты бы видел лицо Блада! Как будто говна съел, честное слово! Но уговор Кормчий держит: планету передает нам. У него есть двадцать один день на работу в копях для возмещения затрат на операцию по захвату, как мы и договаривались на Кастель Рохас.
— Не имел возможности присутствовать, — напомнил я. — Деталей не знаю.
— Ах, ну да. — Боб почесал бородку. — В общем так: «Синдикат» пока на Шварцвальде, но основную флотилию из системы уже вывел. А через три недели мы планету забираем.
— А что за байка с координатами форта? Надеюсь, Блад в самом деле ничего не пронюхал?
— Кто же знает, Андрей? Разве он признается? Если Блад что и знал — к нам не полез, потому что понимает, что бой за «Вольный» — это не налет на копи, уровень потерь будет совсем иной. С другой стороны, в системе они торчали долго, причем совсем неподалеку. Что они могли разведать за это время? Мало ли!
— Боб, я не думаю, что дезинформация была инициативой и идеей Блада, — сказал я уверенно. — Видишь ли, как бы тебе сказать… У нас с Фэйри Вилсон… Точнее, у нее со мной…
Кейн рассмеялся.
— Ха-ха-ха! Нечего мяться! Ты ее поматросил и бросил?
— Ну не совсем… короче говоря, я ее просто бросил. Не матросил. Честно.
— О брат! Ты или дурак, или романтик, я бы на твоем месте не терялся! Фэйри женщина что надо!
— Я бы сам не терялся, да только я безнадежно, по уши влюблен.
— Значит, романтик. — Боб кивнул: мол, суду все ясно, случай запущенный и все такое.
