Это нужно обдумать, решил он, обдумать и обсудить с Пенроузом и прочими коллегами. И не только с ними – тут пригодился бы сторонний человек, не астрофизик и вообще не ученый… Идея зреет и становится отчетливее в популярном изложении, когда стараешься представить ее просто и понятно для неспециалиста.
Кстати, где Том Хиггинс? Что-то он давно не появлялся в Кембридже… Надо будет его пригласить…
* * *
Петербургский математик, за которым Внешняя Ветвь следила с особым тщанием, закончил свои труды. Несколько дней, сидя у компьютера, он редактировал текст, добиваясь четкости и ясности формулировок, снова и снова проверяя свои выводы. Написанное им было скорее меморандумом, нежели статьей для академического журнала, статья не смогла бы вместить такой обширный материал – описание метода с рядом теорем и их применение к конкретной задаче. Метод, в сущности, являлся новым разделом математической науки, синтезом астрофизики, топологии и синергетики, а решенная задача относилась к одной из тех легендарных проблем, что были сформулированы гениями почти столетие назад. Думая о них, о Пуанкаре, Гильберте и прочих гигантах, математик испытывал чувство гордости – он принял их завещание, наследие прозорливых умов, и завершил работу.
Но она нуждалась в проверке, и сделать это могли немногие – возможно, восемь-десять человек на всей планете. Математиков такого ранга было немного, он знал их всех и предвидел, что с его теорией будут разбираться год или два. Это его не смущало – он не сомневался в полученных результатах. Сейчас, набирая адреса для отправки меморандума, он размышлял о том, чем займется в ближайшее время. Не математикой, нет – здесь было сказано все, ни прибавить, ни убавить. Возможно, музыка?.. Музыка, прогулки, чтение, небольшое путешествие в Карелию, в осенний лес, к быстрым прозрачным водам Вуоксы… все, чего он сам себя лишил, сосредочившись на годы в неимоверном, опустошающем душу усилии. Безусловно, свершенное им относилось к числу научных подвигов, редких даже среди гениальных людей, но об этом он не думал. Ни о подвигах, ни о премиях, ни о почестях и славе… Думал о музыке. Музыка его чаровала.
Под пальцами – клавиша ввода. Нажав ее, он отправил свое послание в большой мир.
* * *
Герр Поппер, Хокинг, О’Рейли и петербургский математик ничего не ведали о Глебе Соболеве, даже не подозревали, что такой живет на свете. Но людей, причастных к его жизни и судьбе, все-таки было изрядно – в городе Питере и на Кавказе, в Сплите и на хорватском берегу, а также в других краях и странах. Многие хранили память о докторе, ибо хороших врачей в мире не так уж много – хотя, конечно, больше, чем гениальных математиков.
Ольга, бывшая любовь Глеба, звонила много раз, слушая равнодушный голос: «Телефон абонента отключен или находится вне зоны действия сети». Обидный ответ для женщины! Ей казалось, что Глеб сменил номер и не желает с нею разговаривать, но потом Ольга узнала, что другие питерские друзья и соученики по институту тоже не могут до него дозвониться. Некоторых вызывали к следователю, расспрашивали о связях Глеба, о его знакомствах и о том, есть ли у него враги или тайные недоброжелатели. С Глебом что-то случилось – он исчез, пропал необъяснимо и странно, и это стало для Ольги ударом. Нелегко расставаться с надеждой, когда тебе тридцать два, за плечами – неудачный брак, а дома – холодная постель и одиночество.
Воислав и Бранко, коллеги Глеба из сплитского госпиталя, полагали, что он вернется, верили в это твердо и хранили его стол в ординаторской в полной неприкосновенности. Не тот человек Глеб Соболев, чтобы пропасть, куда бы его ни занесла судьба! Врач повсюду врач, и в горе, и в радости, и на войне, и в плену – особенно врач от Бога! Тому, кто тронет врача, кто руку на него поднимет, гореть в преисподней на самой жаркой сковородке, ибо это святая профессия! Так считали Воислав и Бранко, и археолог Джакопо Мурено из Болоньи был с ними солидарен. Возвращения Глеба он ждал с нетерпением – во дворце его помощники откопали чьи-то кости, но Джакопо медлил, не отправлял их на экспертизу – очень хотелось ему услышать, что скажет Глеб.
В Солине тоже помнили русского доктора. Разве можно было о нем забыть – тут, на узких улочках окраины, в уютных двориках, в домах, тонувших в зелени и цветах? Тут он был не просто доктором, а их доктором, врачевателем всех, кто жил окрест, и теперь солунцы чувствовали себя как бы брошенными и осиротевшими. Прежде не слишком их тревожило, что не поспеет ночью «Скорая» с врачом, не заберет беременную или недужного, что не найдется лекарства, необходимого сейчас и позарез, или прихватит у кого-то сердце. Их доктор был рядом; нужно, так в госпиталь отвезет и встанет к столу с иглой и ланцетом, а если дело простое, на месте полечит. Как и Бранко с Воиславом, солунцы очень надеялись, что доктор вернется, и что не случилось с ним ничего плохого. Габричи, ближние соседи, берегли его дом, дальние, Лазаревичи и Драговичи, Смоляна Гордич, фрау Шнитке, дед Ефрем с сыном Иосипом тоже заглядывали. Постоят у калитки, посмотрят на запертую дверь и вздохнут печально: где ты, доктор?.. почему покинул нас?..
Пожалуй, во всем Сплите только детектив Бранкович поминал хирурга Соболева недобрым словом. Три месяца расследования не принесли ничего, и комиссар был очень раздражен – его допекали из Загреба и из российского посольства. Но Глеб Соболев, гражданин России и Хорватии, как сквозь землю провалился.
– Твоя Тори – сплошное очарование, – сказала Сигне Хейгер, любуясь, как подруга Глеба купает в речной заводи коней. – Грациозна, как танагрская статуэтка!
На Земле Сигне была дизайнером одежды в Копенгагене и толк в красоте и грации понимала. В Новый Мир ее переселили восемь лет назад – она пыталась повеситься после гибели дочери и внучки. Здесь Сигне успокоилась и вроде бы смирилась со своей потерей. Глеб не дал бы ей и сорока пяти – люди на острове выглядели моложе своего возраста и определенно жили дольше. Сигне не являлась исключением – на самом деле ей давно стукнуло пятьдесят.
Та, Что Ловит Облака Руками, облаченная в купальник, сидела на спине Угля и терла щеткой его шею. Серый крутился рядом, фыркал, толкал ее под локоть, требуя своей порции ласки. Тори, изогнувшись в талии, потрепала его ухо, провела ладонью по гриве, пропустив между пальцами шелковистые пряди.
– Бездна изящества! – восхитилась Сигне. – Она танцует?
– Никогда не видел, – произнес Глеб. – Хотя ночью… гмм… но это пляски совсем из другой оперы. – Он слегка покраснел и торопливо добавил: – Вообще-то ее соплеменники очень музыкальны и не чужды искусству. У меня есть ученик, которого зовут Кер Дартах – Тот, Кто Танцует. Большой искусник, должен заметить! А имя другого ученика – Тот, Кто Вырезал Свирель.
