Что за пределами клетки, Андрей не разглядел: не получалось смотреть вдаль, слезы катились. Он закашлялся, встал на четвереньки и тихонько, без резких движений пополз к кровати. Путь от середины комнаты казался бесконечным. Он отлежал бок, теперь кровоток восстановился, и левую ногу будто отреза`ли тупой пилой. Правая, укушенная, ныла. Пока он валялся без сознания, чистые ее перевязали, рану обработали.
Кое-как взобравшись на койку, Андрей отвернулся к стене и некоторое время лежал без движения, неспособный думать. Сколько прошло времени, он не мог и предположить. Звенела тишина, трещала люминесцентная лампа, дающая тусклый свет. Усталость по-прежнему блокировала мысли.
Потому что если осознать правду, можно взвыть волком. «Собака выла всю ночь под окном, мы все прекрасно знаем, что случается потом»[1]. Все-таки Андрей правильно предчувствовал беду: он не вернется не потому, что мутирует или его убьют. Ему, можно сказать, дарована жизнь вечная. Он – редкий счастливец, которому завидуют и чистые, потому что он может ходить по земле, дышать полной грудью, и зараженные, ведь он будет жить в четыре раза дольше них.
Если чистые, конечно, не ошибаются. Тогда проще. Тогда он мутирует в течение года-двух и не будет мучиться. Интересно, сколько прошло времени? Сейчас день или ночь? Покачиваясь, он встал и на ватных ногах, держась за стенку, обошел камеру и только сейчас заметил, что на нем под курткой – смирительная рубашка с закатанными рукавами.
Остановился, вцепившись в решетку, сунул лицо между прутьями, чтобы понять, что за пределами клетки. Зрение еще не восстановилось, и стоило посмотреть вдаль, как начинали слезиться глаза. Помещение прямоугольное, площадью где-то двести квадратных метров. Напротив камеры – такие же клетки, но кровати там не застелены. Вроде на одной кто-то спит. Или мерещится и это груда тряпья. А вот в углу камеры спал обитатель. Свернувшись калачиком. На полу, как собака. Будто почувствовав взгляд Андрея, человек поднял косматую голову, оскалился, вскочил и бросился на прутья, попытался их расшатать, как это делают обезьяны. Он рычал, выл, издавал нечленораздельные звуки, клацал зубами. Покрытый белесым пухом мутант был самцом.
Куча тряпья тоже зашевелилась. Значит, и в той камере есть жилец. Русоволосая девушка в холщовой робе. Сколько ей лет, отсюда не разглядеть. Прошлась по камере, вскинула голову и проговорила:
– Эй, ты, за решеткой. Ты нормальный?
Ее голос будто увязал в вате и назойливом звоне. Андрей потряс головой и ответил:
– Это смотря как посмотреть. Был бы совсем нормальным – они мной бы не, – он сжал виски, собственный голос казался чужим, – не заинтересовались. Я Андрей, а ты?
Девушка тоже подошла к решетке. До нее было метров десять, но лица разглядеть не получалось.
– Лина. Я здесь уже месяц, наверно. Со счету сбилась. Думала, с ума сойду, даже поговорить не с кем… Плохо радоваться чужому горю, но я счастлива, что теперь появился ты.
Андрей скрипнул зубами, но промолчал. Вернулся, сел на койку, подпер голову руками, облокотившись о колени:
– Меня загребли за то, что долго живу. А тебя?
– Не знаю. – Она тоже села на койку. – Просто не повезло.
Андрей ощупал себя, скривился, когда надавил на ребра справа, задрал рубашку: огромная гематома, ребра вроде целы. Закатал рукав, обнаружил синяк на локтевом сгибе. Значит, кровь все-таки взяли. И что они пытаются выяснить? Есть ли в крови вирус? Есть, конечно.
Интересно было бы посмотреть, как устроен бункер, но, понятное дело, этого ему никто не позволит, чтобы инфекция не просочилась. Он, скорее всего, в помещении вне бункера, и лаборатория, где работают с зараженными, тоже отдельно. Андрей обратился к девушке:
– Зачем ты здесь? Что они делают?
Она дернула плечом:
– Раз в неделю берут кровь. Ждут, когда буду мутировать, чтоб сравнить анализы до и после. У меня там, – она мотнула головой наверх, – остались двое детей. Умерли уже, наверное, кому, кроме меня, они нужны?
– У меня тоже. Сын. Что это за место? Как отсюда выбраться? – Он резко поднялся, но закружилась голова и пришлось садиться.
– Не знаю, меня везли в закрытом кузове. Там, за дверью, – длинный коридор и много железных дверей, но они там не живут. Их логово где-то в другом месте.
– На выезде что?
– В смысле?
– Как отсюда выйти на поверхность?
– Через ворота, тоже железные, толстенные. Как их открыть, не знаю. Вроде они в стороны разъезжались.
– Ясно. Спасибо, Лина. Хотя, конечно, ничего не ясно.
Мутант продолжал бесноваться, трясти стальные прутья и истекать слюной. Девушка кивнула на него:
– Он достал уже. Если не двигаешься, успокаивается, но стоит встать, и начинает беситься. Два раза в день сюда приходит чистый, кормит нас. Мута скоро убьют, как и двух предыдущих. А ты старый, совсем взрослый, давно таких не видела.
Андрей наконец сфокусировал взгляд и рассмотрел собеседницу. Молодая, лет восемнадцать-двадцать. Длинные спутанные волосы, лицо сердечком, как у Светки, огромные анимешные глаза, губы бантиком. Симпатичная. Девушка сунула пятерню в волосы и шумно почесалась.
Возможно, он не мутирует никогда, но новость, за которую любой душу бы продал, не радовала. Долгая жизнь не радует, когда на твоих глазах гибнут те, кого ты любишь. Но с другой стороны, если он невосприимчив к вирусу, значит, есть и другие. Интересно, его дети унаследуют эту чудесную особенность или нет? Витька…
Андрей невольно улыбнулся, а потом улыбка сошла с его губ. Наверное, этот вопрос и чистых будет интересовать, а значит… Тьфу! Подселят эту вшивую девчонку. Или вообще никого подселять не будут, в современных условиях оплодотворение производят без прямого участия мужчины.
Что-то ты, Андрюха, не горишь желанием помочь человечеству. А ведь до чего круто – стать Адамом нового мира! Ходи себе по свету, оплодотворяй женщин, они в очередь выстроятся, чтоб заполучить здоровых детей…
Не такого он желал. Вспомнился сосед в Саратове, Олежа Мещеряков. Взрослый мужик, за сорок, но вся его жизнь сводилась к тому, чтобы снять малолеточку и развести на постель. Ему понравилось бы работать быком-осеменителем, когда вокруг одни нимфетки.
– Сейчас день или ночь? – поинтересовался он.
– Скоро ужин будет. Потом свет выключат до завтрака.
– Н-да, серьезнее, чем в тюрьме, там хоть на прогулку выводили.
Дверной замок грохнул, как выстрел, аж мутант заткнулся и забился в угол клетки. Появился человек в противочумном костюме, только вместо шлема на нем был противогаз, с двумя оцинкованными ведрами. Хотя до камеры девушки было ближе, он направился к Андрею, проговорил, ставя ведро на пол:
