Они сидели в отведенной вернувшимся изгнанникам местными властями для жилья подсобке около кассы — он и медик добытчиков. Как раз ожидалось прибытие группы с поверхности, так что Михайловский (или среди своих — «Борменталь») привычно явился на свой рабочий пост, а заодно и заглянул «на огонек» к подопечным Питона. Как-то так сразу, официально не ставя об этом в известность Совет и даже не сговариваясь между собой, добытчики и их командир взяли шефство над своей блудной коллегой и ее другом из вражеского стана. И теперь те, кто оставался дежурить на станции, бдили еще и затем, чтобы никто посторонний к «гостям» не совался. Исключение было сделано только для руководителя драмкружка, который все же вытянул из Совета разрешение Крысе играть в спектакле главную роль.
Впрочем, и Питон, и Восток, и даже сама Крыся (от природы отличавшаяся некоторой легковерностью по отношению к окружающим) были уверены в том, что разрешение это было дано не просто так. Наверх добытчицу теперь не выпускали и постоянно ненавязчиво «пасли», едва она только появлялась на территории станции. Совет явно опасался, что она втихаря сбежит, воспользовавшись своими «тайными лазами». А так хоть все время на виду будет, пока там свою Джульетту репетирует!
О том, что Совету известно, кем она приходится вожаку разбойного Алтуфьева, Питон сначала решил ей не говорить. Но потом, здраво поразмыслив, все же уведомил. Равно как и о роли ценной заложницы, что ей теперь была уготована на станции. Предупрежден — значит вооружен.
— То-то я и думаю, чего меня все время «пасут»? — только и сказала девушка, выслушав его. — И Наверх не пускают, все предлоги выдумывают... а то и вовсе без предлогов. Все теперь с ними ясненько! — взгляд ее вдруг на мгновение стал каким-то цепким, колючим, недобрым... И живо напомнил Питону и Востоку, чья она дочь.
После опасного приключения Крыся как-то очень сильно — на взгляд тех, кто знал ее достаточно хорошо, — изменилась. Куда-то девался тот порывистый и порой не в меру эмоциональный «мультяшный персонаж», как иногда называли ее старшие коллеги-добытчики. Девушка стала спокойнее, молчаливее, строже. У нее даже характер движений изменился — стал более сдержанным и осторожным. И взгляд...
— Повзрослела девочка... — вздыхала Мария Павловна, приходя в их комнатушку с котелком грибной похлебки или еще какой-нибудь непритязательной метрошной снеди. И все норовила впихнуть в Крысю лишний кусочек или ложку еды. Та в свою очередь тоже вздыхала, но покорно подчинялась радушной и властной заботе супруги своего командира. А в прежние времена, как узнал Восток со слов той же Марии Павловны, она ежом ощетинивалась и огрызалась на подобного рода внимание к своей персоне.
Подумав немного, сталкер предположил, что у Крыси, скорее всего, произошла переоценка отношений с близкими людьми. Та самая, когда после какого-нибудь судьболомного события спохватываешься и понимаешь, что в любой момент может не стать либо тебя, либо их. А значит, надо ценить каждый миг близости, не корчить из себя гордое и независимое существо и терпеливо, с благодарностью принимать их заботу по отношению к себе, какой бы навязчивой и надоедливой она тебе ни казалась.
Во время пленения «шпиона и предательницы» Мария Павловна отсутствовала на станции — ездила во Владыкино навещать семью сына. В свое время Капитон настоял на том, чтобы Егор, нашедший свою «половинку» на другой станции, переселился из Бибирева к супруге. Сын пошел по стопам отца — стал добытчиком, но Питон никогда не брал его в рейды в составе своей группы. Прежде всего из-за того, чтобы даже невольно не выделять его среди остальных, заботясь о нем больше, чем о прочих своих подчиненных. Ну и чтобы оградить командиров других групп даже от неосознанного желания лишний раз подстраховать сына начальника. Проще говоря, Зуев-старший не хотел «разводить кумовство» в рядах бибиревских добытчиков. Потому и отправил единственного сына в «автономное плаванье».
Крыся не зря говорила Востоку, что Питон был суров, но справедлив.
Вернувшись из гостей, Мария Павловна узнала со слов мужа о происшествии на станции. И, поскольку сама относилась к Крысе если не как к дочке, которой у нее не случилось, то вполне по-родственному, очень переживала, беспокоясь за ее судьбу. Она даже поругалась с парой соседок, когда отстаивала доброе имя юной воспитанницы мужа.
Но не в ее власти было вернуть девушку обратно в Содружество.
Вот почему, когда случилось эпохальное возвращение изгнанных, Мария Павловна (или, как за глаза называли ее добытчики, Мадам Питониха) с решительностью матери большого семейства взяла их под свое крыло. И Питон, которому пришлось решать множество самых щекотливых вопросов, связанных и с нынешним статусом этой парочки для всего Содружества, и с легализацией их пребывания на станции, облегченно вздохнул: супруга была именно тем надежным тылом, на который он всегда мог положиться без раздумий. И если уж она взялась опекать ребят, то все с ними будет в порядке.
Именно Мадам Питониха ободрила Крысю, когда та была вынуждена спуститься из их убежища в кассовом зале (Восток полуехидно-полусерьезно обозвал его сперва резервацией, а потом — гетто) на станцию и на виду у ее жителей пройти через всю платформу в актово-спортивный зал на первую в ее жизни театральную репетицию.
— Вот сейчас они мне улыбаются... — нервно стискивая пальцы в замок и косясь в сторону двери, сетовала новоиспеченная актриса, — а несколько дней назад живьем растерзать были готовы. Я смотрю на их сейчас приветливые лица, а вижу... перекошенные от ненависти и злобы рты... Тетя Маша, мне... я боюсь туда идти! Как вспомню... как они...
Она даже не осмеливалась выходить хотя бы в кассовый зал и все это время почти безвылазно сидела в отведенной «разведчикам» (так теперь на станции величали их с Востоком) подсобке.
Как уж супруге Питона удалось убедить девушку преодолеть свой страх перед жителями станции — Восток так и не понял. И не узнал. Потому что его попросили немного «погулять», пока идет «сугубо женский» разговор. Он не стал спорить и ушел к гермам — перекинуться парой-тройкой слов с дежурной шлюзовой бригадой.
Вскоре Крыся стала уходить на свои репетиции, сперва в сопровождении кого-то из достойных доверия знакомых, затем, набравшись храбрости, и одна. Восток в такие вот моменты оставался в одиночестве и отчаянно скучал, не зная, чем заняться. Ему-то по станции передвигаться пока не разрешали.
Ну, ясен пень! Хоть и реабилитированный в глазах местных, но все же чужак.
Так и получилось, что однажды сталкер в такие вот томительные часы ничегонеделания разговорился с пришедшим на пост Борменталем на какие-то околонаучные темы. И с тех пор — к вящему удовольствию обоих — такие беседы стали происходить ежедневно.
