Я не могу стащить Дельфа в воду, к тому же, боль, скорее всего, попросту убьёт его. Поэтому я набираю воды в сложенные ковшиком дрожащие ладони и обливаю ею его кисти, судорожно сжатые в кулаки. Поскольку Дельф не в воде, яд выходит из его ран так же, как и вошёл туда — клочьями тумана, которые я со всей возможной осторожностью смываю с него. Пит тоже уже настолько пришёл в себя, чтобы начать помогать мне. Он срезает с Дельфа комбинезон. Находит две раковины, которые служат черпаками лучше, чем наши ладони. Мы сосредоточиваемся на том, чтобы сначала как следует намочить руки Дельфа, потому что именно они затронуты отравой больше всего, и хотя из них сочится огромная масса белого вещества, Дельф ничего не замечает. Он лишь лежит неподвижно, с закрытыми глазами и время от времени издаёт слабый стон.
Я оглядываюсь вокруг, внезапно осознавая, в каком опасном положении мы оказались. Да, пока ещё ночь, но эта проклятая луна светит слишком ярко — не спрячешься от чужих глаз. Счастье ещё, что на нас никто не напал. Мы бы, конечно, заметили профи, начни они двигаться к нам от Рога, но всё равно — если бы они все четверо атаковали, то от нас и мокрого места не осталось бы. Если они ещё не обнаружили наше местонахождение, то Дельфовы стоны скоро им его непременно выдадут.
— Нам надо бы как-то опустить его в воду, — шепчу я. Но не можем же мы сунуть его туда лицом! Во всяком случае, не в его состоянии. Питер кивает на его ноги. Мы берёмся каждый за одну ногу, разворачиваем его на сто восемьдесят и затаскиваем в воду — маленькими рывками по нескольку сантиметров[.[8] Сначала по щиколотку, ждём несколько минут, потом до середины голени. Опять ждём. По колени. Облачка белёсой гадости сочатся из его ран. Дельф надрывно стонет. Мы продолжаем избавлять его от яда, понемногу заталкивая в воду. Я обнаруживаю, что чем дольше сижу в воде, тем легче мне становится. Не только состояние кожи, но и контроль над мозгом и мышцами становится всё лучше. Я вижу даже, что лицо Пита тоже возвращается в нормальное состояние: веко уже не падает на глаз, а рот не кривится в жуткой гримасе.
Дельф начинает медленно возвращаться к жизни. Его глаза открываются, фокусируются на нас, в них появляется понимание того, что ему стараются помочь. Я кладу его голову себе на колени, и мы даём ему отмокнуть в воде минут десять, погрузив в волны почти всё его тело — от шеи и ниже. Мы с Питом обмениваемтся улыбками, когда видим, как Дельф поднимает руки над водой.
— Ну вот, осталась только твоя голова, Дельф. С ней, конечно, дело хуже всего, но после ты будешь себя чувствовать намного лучше, — увещевает Пит. Мы помогаем ему сесть прямо и поддерживаем за руки, пока он промывает себе глаза, нос и рот. Его горло пока ещё так воспалено, что он не может говорить.
— Пойду-ка я попробую нацедить воды из дерева, — говорю я. Мои пальцы ощупывают пояс и находят желобок — он по-прежнему висит, подвязанный лианой.
— Дай я сначала пробурю дырку, — предлагает Пит. — А ты останься с ним. Ты просто прирождённый целитель.
«Ну и шуточки у тебя», — думаю я, но вслух возражений не высказываю — у Дельфа действительно ещё достаточно проблем. Вот загадка: почему-то он больше всех пострадал от тумана, хотя и непонятно, почему. Может, потому, что он самый большой из нас? А может, потому, что ему досталась самая изматывающая работа? А тут ещё и Мэгс. Вообще не понимаю, что произошло. Почему он, фактически, бросил её, чтобы нести Пита? Почему она сама не только не возмутилась, но кинулась навстречу своей смерти, не колеблясь ни секунды? Неужели потому, что понимала, что она стара и её дни и без того сочтены? А может, они посчитали, что у Дельфа лучше шансы на победу, если в союзниках у него останемся мы с Питом? Глядя на измождённое лицо Дельфа, я понимаю, что сейчас не время для расспросов.
Вместо этого я пытаюсь привести себя в порядок. Снимаю свою брошь-сойку с окончательно испорченного комбинезона и прикрепляю её к плечику моей майки. Спасательный пояс, должно быть, не поддаётся кислоте, выглядит, как новенький. Я умею плавать, так что мне, в сущности, пояс не нужен, но вот блокировал же Брут мою стрелу этим самым поясом! Поэтому я всё же надеваю и застёгиваю его — мало ли что, какая-никакая, а защита. Распускаю волосы и расчёсываю их пятернёй. Целые пряди выпадают под моими пальцами — капли ядовитого тумана выели их тоже. Заплетаю в косу жалкие остатки былой роскоши.
Пит нашёл подходящее дерево где-то в десяти метрах от узенькой полоски берега. Мы видим его с трудом, но звук вонзающегося в ствол ножа слышен очень ясно. Интересно, а что сталось с шилом? Мэгс либо бросила его где-то там, либо унесла его с собой в туман. В любом случае, шила больше нет.
Я забираюсь на мелководье и качаюсь на волнах то на спине, то на животе. Если морская вода исцелила нас с Питом, то, похоже, Дельфа она совершенно преобразила. Он начинает медленно двигаться, прислушиваясь, как работают его мышцы, и потихонечку пускается вплавь. Но он плавает не так как я — ритмично взмахивая руками, равномерно продвигаясь вперёд. Он ведёт себя, как какое-то диковинное морское животное, возвращающееся к жизни. Он то погружается в воду, то выныривает, пускает воду фонтаном изо рта, вращается в каком-то сумасшедшем штопоре, от которого у меня рябит в глазах. А потом ныряет и сидит под водой так долго, что я уже начинаю паниковать, что он утонул, как его голова вдруг выскакивает на поверхность прямо рядом со мной. Я вздрагиваю испуге.
— Эй, прекрати! — воплю я.
— Что прекратить? — смеётся он. — Нырять или выныривать?
— И то, и другое! Ни то, ни другое! А, да всё равно. Знай мокни в воде и веди себя прилично. А если ты чувствуешь себя так хорошо, то давай пойдём поможем Питу.
Стоит только пересечь границу джунглей, как я мгновенно замечаю, что что-то неуловимо изменилось. То ли опыт многих лет охоты, то ли моё восстановленное медиками ухо действительно слышит лучше, чем кто-либо мог предположить, но я ощущаю множество нависших над нами горячих тел. Им не обязательно перекрикиваться или перешёптываться. Их так много, что довольно и одного их дыхания.
Я трогаю Дельфа за руку, и он следует глазами за моим направленным вверх взглядом. Не понимаю, как им удалось подобраться так бесшумно. А может, они вовсе и не были бесшумны, просто мы были слишком поглощены лечением.
А они в это время собрались в огромную стаю. Не пять, не десять, а тьма-тьмущая обезьян — даже ветви деревьев прогибаются под их тяжестью. Та пара, на которую мы наткнулись, убежав от тумана, как бы говорила нам: «Добро пожаловать, вы спасены». А в этой молчаливой массе чувствуется что-то зловещее.
