На очередном отрезке пути берега изменились, стали выглядеть дикими. Ни деревень, ни причалов, ни линий электропередачи. Только узкие тропинки местами, а вот промелькнул незатейливый рыболовный мостик. Густой невысокий тростник по обеим сторонам, за ним тянется лиственный лес. Солнце светит высоко над головой, птички чирикают, рыбки плещутся, ласковый ветерок поддувает, и при всем этом впереди по реке высоченной стеной поднимается непроглядный туман.
Вот и приехали, сушим весла – перезагрузка. Именно в этот момент впереди лежащий кластер решил обновиться.
Странно как-то. Такого густого тумана Карат еще не видел, а он с перезагрузками сталкивался уже не раз. Хотя это Улей, он не всегда предсказуем и любит разнообразие, не стоит удивляться очередному новшеству. Обычный туман-кисляк, просто сейчас его необычно много – экая невидаль. Надо постоять немного, подождать, он начнет рассеиваться, тогда можно будет продолжить путь.
Раньше никак – рискуешь оказаться на кластере в момент перезагрузки. А это попасть под откат – считай, что гарантированная смерть. Некоторые «Фомы Неверующие» специально подгадывают такие моменты, лезут, наивно полагая, что их вернет в привычный добрый мир. Ни для одного из них ничем хорошим это не заканчивалось.
Карат завел лодку в камышовый залив, заросший цветущими кубышками, остановился, начал копаться в рюкзаке, при этом обратившись к коту:
– Пожевать не хочешь? В смысле тушенку?
– Мяу.
– Вот почему-то я не удивлен, что ты согласился.
В этот момент случилось еще кое-что странное, такое Карат тоже видел впервые. В толще кисляка пробежали разряды ослепительных молний, от их яркого света мир на пару секунд стал черно-белым. И при этом ни малейшего намека на гром. Наоборот, стало тихо-тихо, даже перепугавшиеся пичуги перестали свиристеть.
А затем туман исчез. Вся эта клубящаяся громадина, белевшая впереди плоским айсбергом, в один миг растворилась почти без следа, лишь низко над водой призрачными змеями извиваются истончающиеся на глазах струи.
И вдруг послышался звук грандиозного всплеска, а по реке пошла приличная одиночная волна. Или уровни воды в кластерах не совпадали, или дело в чем-то другом. Например – с берега сверзилось что-то огромное, или даже сам берег обвалился, не зря ведь так загремело.
Скрывавшийся во мгле кластер почти не отличался от того, который тянулся перед ним. Берега заросшие, на вид дикие. Но в глаза бросается одиночный признак цивилизации – через реку переброшен железнодорожный мост.
Ну не совсем вообще-то переброшен. Как это нередко случается в Улье, не обошлось без некоторых несовпадений.
Так уж получилось, что на левом берегу реки располагался другой кластер. Там тоже имелась дорога, но не железная – автомобильная. И мост над нею сделали соответствующий. Сейчас от него осталась половинка или около того. Остальное раз за разом ровно отрезало перезагрузками.
По правому все такое же, будто в зеркале, за одним исключением – дорога железная, и мост, естественно, не автомобильный. К тому же идеально ровно обрезанный край последнего пролета появился здесь без опоры, а его немалый вес нельзя было удержать лишь с одной стороны.
Мост начал крениться, свешиваясь все ниже и ниже. И, почти коснувшись воды, шумно рухнул, подняв ту самую нешуточную волну. На этом процесс не завершился. До ушей Карата донесся звук разрушающихся конструкций, завалившийся пролет быстро погружался, нагрузка на единственную точку опоры увеличивалась, и вот уже второй край оторвался, потянул за собой извивающиеся рельсы, засыпал реку вокруг отломившимися шпалами и прочими обломками.
А еще донесся другой звук. Карат даже окаменел, не веря своим ушам. Давно он его не слышал, со времен прежней жизни. В этой такому нет места.
Звук приближающегося железнодорожного состава.
Из-за стены леса вылетел поезд, не снижая скорости, понесся вперед, прямиком на разрушающийся мост. Машинист не мог не видеть, куда его несет, но даже не думал тормозить. Отвернулся, или ему нехорошо. Такое частенько случается при перезагрузке с теми, кто сидит за рулем автомобиля, этим объясняется изобилие аварий в первые моменты. Человек на некоторое время будто впадает в ступор или испытывает другие проблемы. К тому же на кластерах, где зараженные перерождаются особенно быстро, такие и дальше в себя не приходят, поведение их становится все более и более неадекватным, а затем наступает момент потери разума – человек превращается в кровожадную тварь.
Нет, машинист все же осознал, что дальше ехать смысла нет, затормозил так, что даже солнечный свет не скрыл вырывающиеся из-под колес снопы искр. Но слишком поздно среагировал, и слишком велика была скорость. Локомотив нырнул в пропасть обрушившегося пролета, потянув за собой ленту пассажирского состава. Могучий удар об воду, расходящиеся волны, непрекращающийся грохот. Состав выгибается, не успевая отправлять один вагон за другим в мясорубку, где они мгновенно превращаются в груды смятых коробок, изувеченных до полной неузнаваемости.
Причем это еще не все, их разрушение продолжается.
А вот теперь точно все – последний вагон сошел с рельсов и несся к месту гибели юзом, затем брюхом бухнулся на кучу погибших собратьев, закружился, будто стрелка кошмарного компаса, не устоял, свесился набок и рухнул в воду, почти не погрузившись.
А с чего ему погружаться, если река уже завалена обломками крушения.
И сразу в нескольких местах вспыхнуло пламя: неяркое, быстро расползающееся, дымное. В груде исковерканных вагонов все еще трещало, лопалось и звенело. Там что-то деформировалось, ломалось, но через эту какофонию начал пробиваться жуткий звук: единый крик десятков или сотен искалеченных, испуганных, заживо сгорающих людей.
И сквозь все это донеслось одинокое, тонкое, детское, пронзительно-мучительное:
– Мама! Мамочка!
Крик из тех, которые подстегивают кнутом. Карат, не раздумывая, бросил на дно лодки банку так и не открытой тушенки, схватился за весла.
Он тут, он рядом, до места катастрофы метров двести, не больше. Он быстро доберется, он успеет помочь хоть кому-нибудь. Всех там не спасти, это очевидно, но хотя бы одного, двух, трех. Сколько выдержит лодка.
И этого голосистого малыша вытащить надо обязательно. Вряд ли он сильно пострадал, не может искалеченный ребенок перекрикивать рев обезумевшей толпы.
Чем ближе Карат приближался, тем больше различал жутких моментов. Крик, поначалу монолитный, быстро разбился на разнообразные звуки. Где-то тонко пищит младенец; его перебивает примитивный мат – кто-то без малейших изысков сквернословит нечеловеческим голосом; отчаянно визжат женщины; все тот же детский голосок продолжает надрывно звать маму.
