Ты ни разу не задумывалась, Бандеролька, как возник наш клан? Нет, конечно, не задумывалась. «Секретные технологии, манипуляция с генетическим кодом, остатки интеллектуальной элиты», – Филателист нам всем это рассказывал.
А я решил копнуть глубже и подкатил к нему с прямым вопросом – ну, ты же меня знаешь, язык без костей и вагон наглого обаяния, да, я такой. Филателист, признаться, удивился, и рассказал любопытное. По крайней мере, меня это натолкнуло на определенные раздумья, может быть, натолкнет и тебя.
Технологии по изменению генов существовали еще до Катастрофы. Ученые, занимавшиеся этим, были, в общем-то, вне закона: такие игры с природой не поощрялись ни одним из существующих в мире правительств. Поэтому все разработки велись подпольно, как и эксперименты с управляемыми мутациями.
Филателист был в группе разработчиков, правда, лаборантом. Он учился на генетика и собирался посвятить любимому делу всю жизнь.
Когда началась война, разработчики принялись спасать самое дорогое – свои знания и эксперименты. Наверное, тогда у Филателиста и зародилась идея создать новое общество – в хаосе первых лет, когда правительства сгинули. Нам даже сложно представить, что тогда творилось, но именно в это время был создан наш клан – учеными и авантюристами. Филателист был самым молодым в команде. Представь, Бандеролька! Кругом – смерть, излучение, разруха, а он мечтал о новом мире!
Короче.
У него был старший товарищ и наставник, Роман Абрамов, к сожалению, не доживший до наших дней. Он всему Филателиста и научил. Вместе они решили перебраться из своего подпольного института где-то на материке (где – я не запомнил), погрузили оборудование и записи в машины и поехали. В Крым – не знаю, почему, может, воспоминания молодости…
У меня волосы на голове дыбом встают, когда я представляю это путешествие.
Костюмы радиационной защиты они достали, но старые. Машины у них были самые обычные – бензин еще не выдохся, и двигатели мощные. Так вот: все горит, на землю не снег сыплется – пепел, пить воду нельзя, под открытым небом находиться нельзя. Где была цивилизация – руины. Остатки военных сил пытаются что-то делать, но – тщетно. Люди – больные, умирающие, в язвах, без волос, голодные. И дети. И старики. Они, говорил мне Филателист, первые ушли в мир иной – самые слабые. Животные, опять же. Напомню: обычные животные, как в старой хронике или на картинках. Филателист говорил, плакал над собакой – она охраняла труп хозяина, сама едва живая, вся в струпьях.
Кое-где уже начался каннибализм. Филателист говорил: счастье, что доза облучения была высокой, и что многие погибли в первые же дни и недели, иначе человечество было бы уже не спасти. Иначе бы жители городов попросту сожрали друг друга.
Они ехали – и не видели выхода. Они путешествовали через рукотворный ад, и казалось, что так будет всегда. Роман Абрамов предполагал, что фон снизится и радиоактивная пыль осядет, но и подумать не мог, что до этого доживем – людьми. То, что встречалось им по дороге, наталкивало на единственную мысль: человечество получило по заслугам.
Наверное, им было очень страшно и крайне одиноко, и они беседовали целыми днями, сменяя друг друга за рулем. Я не знаю, сколько они ехали, кстати, Филателист говорил – вечность. И постепенно вырисовывалось, что они будут делать: создадут базу, отберут детей, повысят устойчивость. Так и разработали программу.
И философию. То, что все мы знаем, и с чем соглашаемся.
«Мы с тобой – как почтальоны, – пошутил как-то Роман Абрамов, – везем письма». У них, и правда, был полон багажник важных бумаг. А почтальон по-украински – листоноша. Вот.
Они не знали, что Крым уже – остров: связи не было, радио не работало, и эта штука, Филателист еще жаловался, как ее не хватает, «сеть», тоже не работала (чем бы она ни была, и не спрашивай – мне объясняли, я не понял, дикость – и только).
Они собирались попасть на остров по перешейку. Но этого пути попросту не было, и все вокруг лежало в руинах из-за землетрясений и бомбардировок.
Нашлась моторная лодка. Они выгрузили все из машины и поплыли – кажется, их мечта о спокойном месте стала своего рода одержимостью, и логика уже не работала. Они понимали, что Севастополь, скорее всего, разрушен, что к морю вообще вряд ли стоит соваться, и осели в Джанкое.
Никакой крепости, конечно, и в помине не было. Ничего не было – ни еды, ни воды. Как ни странно, помощь пришла, откуда не ждали – аборигены прониклись симпатией к чужакам, тем более, у Романа и Филателиста были противорадиационные препараты и кое-какие наработки.
Они, конечно, не могли вылечить взрослых полностью. Но… могли повысить сопротивляемость детишек. Благодарные матери и отцы готовы были с последним расстаться, только бы малышам помогли.
И как-то так получилось, что к ученым вернулась вера в человечество. Наверное, они полюбили детей, с которыми занимались, и решили: эти достойны жить в хорошем, добром и новом мире.
Понимаешь?
Наш клан начался с авантюры и страдания, и создан был, извини, через любовь. Черт, опять я об этом… Ну да ладно.
Роман Абрамов вскоре умер, потому что все новые эксперименты по наведенной мутации они с Филателистом сначала ставили на себе, и не каждый опыт шел на пользу. А Филателист остался, окружил себя единомышленниками и построил Цитадель.
Крым – мой дом, Бандеролька. Не только Джанкой, весь Крым. Листоноши – моя семья.
Но все чаще я задумываюсь: это вовсе не признак щедрой души, скорее – эмоциональной скупости. Мой дом – мир. Весь этот мир, выживший, выстоявший и очень опасный. Такой большой. И все люди в нем – наша семья. Как ни странно это звучит для мутанта.
Мне почему-то кажется, Бандеролька, что ты меня понимаешь.
Что Киев, Минск, Москва, города Европы – не дальше от нас, чем Севастополь и Балаклава. Не в географическом смысле, в моральном. Почему мы зациклились на Крыме? Мы сильные, нас – много, и мы делаем вид, будто нас на нашем острове ничего не касается, кроме стычек со степняками и вот еще этих адептов секты Серого Света.
А сколько ТАМ сект? Сколько там «степняков»? И есть ли там листоноши, Бандеролька?
Вдруг там кто-то нас ждет, вдруг кто-то страдает от одиночества, как страдали Роман Абрамов и Филателист, которого тогда звали по-другому. Естественно, я спросил, он ответил: просто очень любил марки, вот и прикрепилось.
