— Не беспокойтесь, полковник. Я все сделаю.
Он все сделает… Все сделает — все… Головную боль сменило головокружение… Стаг, Хэварт и этот солдат… Они все сделают для меня, требуя от меня лишь того, что я могу им дать — легко… И все во мне приказывает, чтобы я дал им то, что они хотят… и все во мне просит, чтобы я взял все, что они дадут… Я возьму все от ожесточенности Стага, стремящегося к цели, не разбирая дороги… все от тщеславия Хэварта, от страха этого солдата… Я погашу в своих глазах неприязнь к ним, чтобы они разожгли мои глаза своим огнем…
— Грабен, иди-ка ты к врачу.
— Шлак, вспомни, что утром «спутник» настаивал на этом, и в итоге я послал его в столовую…
— Он утром настаивал. А я — сейчас.
— Иди в столовую, Шлак, — принеси мне крепкого кофе…
— Меня туда без тебя не пустят. И кофе мне принести никак — я на четырех хожу.
— А ты — в зубах. Заодно научишься молчать.
— Ты меня мысленно общаться обучил. И не жди, что я этим пренебрегать буду.
Я отгородился от грозового взгляда Лея, пересадив на его место Ганнарра, лейтенанта издавна дружественного с Хэвартом и Лисицыном… Но Лей только пристальнее смотрит мне в спину глазами, скрывающими его мысли непроглядной чернотой… Я начинаю думать, что скоро положу на стол Стагу, покоренному моей не видящей препятствий преданностью, рапорт с просьбой о переводе капитана Лея… Да, мы распрощаемся завтра… Я должен устранить Лея, пока настройщики не нашли погрешностей задачи нашей техники… Они затрудняют работу нам, но и мы им работу тормозим… А пока расчетчики разбираются с задачей, анализируя все варианты, как неисправностей, так и их устранения, — мои руки развязаны… Искать и исправлять неисправности сложных мыслящих систем — непростого разума, опасной для нас техники, — это тяжело и требует времени… А я постараюсь затруднить исправление задачи и продлить время переустановки… Я постараюсь не упустить эту еще неведомую мне силу, полученную мной неизвестно каким образом, черпаемую мной непонятно из какого источника… Эта сила укореняется во мне, пускает побеги и поднимается ввысь — к недоступному для меня прежде небу… И эти побеги твердеют с моей уверенностью, и в моей душе возрастают деревья с мощными стволами и раскидистыми ветвями… И все источники текут к этому лесу, поя его, и все облака слетаются к нему, омывая его дождем… Ему светят все лучи дня, и он дышит всеми тенями ночи…
Шлак уставился мне в глаза поцарапанными линзами, перекрывая экран головой, перекошенной покривленной пастью…
— Мне не нравится твое воодушевление, гробовщик.
— Не называй меня так. Я — создатель.
— Грабен, перестань думать о том, о чем думаешь.
— Ты не знаешь, о чем я думаю, Шлак.
— Здесь все знают, о чем ты думаешь, — здесь, в первом научном управлении Шаттенберга, дураков не держат. Ты планируешь очередное чудовище.
— Не чудовище, Шлак… Я сделаю сверхчеловека… Совершенного человека — сильнейшего, умнейшего человека из всех…
Шлак стукнул не совпавшими зубами и заскрежетал ушедшей вкривь челюстью…
— Грабен, я и рядом с тобой теперь быть боюсь. Помяни мое слово, и мысли такие плохо кончатся. Так что и не думай начинать такое дело.
— Не замолчишь, челюсть не вправлю…
— Ну, я предупредил.
— Не утруждайся. Я не бездумно к делу подхожу… Мне еще многое нужно обдумать… Пошли.
— На свалку?
— Да, на свалку… Найдем запчасти для новой машины… Этой ночью я не лягу спать…
— Мне же лучше — будить тебя не придется. Но не будет моего доверия к тому «псу», которого ты сделаешь этой ночью, и к человеку, которого ты сотворишь после этой ночи.
— Это будет мой последний «пес», Шлак, и — мой первый человек.
— Как бы и не последний.
Я с благоговением провел рукой по зубчатому гребню на спине Гарма — огромного гончего «пса» с острыми ребрами и узкой головой, увенчанной одним прямым рогом… Шлак в молчании наблюдал за моей работой… Он склонил голову на побитый бок, и, мигая время от времени поцарапанными глазами, стучит о стол скрипучим хвостом…
— Шлак, можешь и потише…
— Смазка пересохла давно — вот хвост и скрипит. Ты меня совсем забросил, Грабен.
— Не ной. Прикури мне…
— Нечем, Грабен. Газ кончился.
— Я заправлю тебя… позже…
— Тогда сам огнем полыхай. Мне не придется глотку обжигать.
— Тебе просто не по нраву мой последний «пес».
— Грабен, это не «пес», а холодное оружие, развивающее страшную скорость.
— Вы все — холодное оружие…
— Я еще и огнестрельное оружие. Был огнестрельным. Теперь же твоим огнеметом будет этот «пес».
— Гарм?.. Нет, он просто волкодав…
— Значит, я еще главный в своре?
— Главный, Шлак. Гарм будет твоим подчиненным. Он — безмозглый.
Шлак приободрился, рассматривая Гарма, как собственность…
— А что, ничего так «пес». Хорошее дополнение к моей кошмарной своре. Нас с ним еще больше бояться станут и уважать.
Я улыбнулся в душе — просто, я не умею улыбаться иначе… Они все… Они все будут делать то, что потребую я… Они мои… Все эти черти — мои… Все «псы», все «волки», подобные Стагу, Хэварту и Ганнарру, подчинены мне… Только над человеком у меня еще нет власти… Но я получу и ее… Теперь я переполнен силой, превосходящей даже мой разум… Но что-то омрачает мой восторг перед моим величием… что-то тенью прокрадывается в это сияние… Эта тень следует за мной еще с вечера… Она пристала ко мне еще на свалке, она шла следом за мной, когда Гарм еще не поднялся над грудами металлолома и лишь стоял у меня перед глазами, затмевая все вокруг, как все замыслы создателя… Я не могу вспомнить эту тень, но… Я сосредоточился, всматриваясь в темноту, в излученные мысли людей… Они спят… Все спят… Не спит он один… Но кто он?.. Офицер… Он высший офицер… Он чужой… И чужой не только потому, что незнакомый… Он — S9… Он — боец… И фон его мыслей ровен, холоден и спокоен… Он — офицер службы безопасности… Он — офицер DIS!
— Шлак, останься здесь.
Я вышел в коридор один и остановился у темного окна, ожидая его… И он вышел из тени — офицер в черной форме, в длинной штабной шинели… Он подошел ко мне, радушно улыбаясь и протягивая мне руку…
— Полковник Всевлад Радеев.
— Готфрид Грабен.
Он улыбнулся еще шире и приветливее — одним ртом…
— Я знаю…
Кто бы сомневался…
— Я соблюдаю правила этикета, как и все остальные правила.
— Поживем увидим…
