позволявшие мне избегать подобных ситуаций, я был слаб и не мог постоять за себя. Что в таком зверятнике, как типовая русская школа конца девяностых, имело самые печальные последствия. Я совсем забыл, где я нахожусь, забыл, что здесь каждый получает по заслугам, забыл, что надсмотрщик может скрутить меня одним щелчком пальца, забыл, что этот таисиан мог оказаться как работорговцем, так и магом крови, ушедшим из своего племени, чтобы применить это искусство совсем не в благих целях. Я желал лишь одного: чтобы этого беднягу прекратили избивать. Подскочив, я толкнул проводника в сторону, и кнут в очередном замахе опустился на плиты комнаты. Как видно, поражённый как нелепостью атаки, так и самим фактом того, что кто-то посмел его атаковать, надсмотрщик рухнул на пол. Впрочем, вскочив на ноги мгновение спустя, он злобно зашипел:
— Ну что ж, если мозгов нет, значит, придётся поучить и тебя, — и следующий замах кнута был уже нацелен в меня. Подняв руку, я ждал удара, я ждал боли и был готов к ней, однако меня настигло куда худшее: с болью в руке меня настигли и мои собственные кошмары:
…Ко мне через кладбище несется адская гончая, силы мои на исходе, и я не знаю, что мне предпринять, чтобы спастись…адская боль в позвоночнике, нет сил пошевелиться, а гарантюга с крестиком на шее заносит лапу, чтобы оставить от моей головы кровавое месиво…адская боль, Молчаливые сестры убиты, и ловушка остаточной магии разрывает меня на части…
— Что, нравится мой кнут, — сквозь пелену я увидел надсмотрщика, явно наслаждавшегося ужасом, застывшим на моем лице, — как насчёт добавки?
Снова замах, и рубец боли обжигает мое плечо, однако боль тотчас меркнет, ибо память мою точно встряхнули, вытаскивая самые ранние воспоминания…
…Мама обещала, что поиграет со мной, если я уберу все игрушки. Как аккуратно, с любовью я всё расставил, а она все не идет. Когда же я в пятый раз позвал её, она прибежала и в гневе пошвыряла всё с полок вниз и ушла к себе в кабинет, а я со слезами на глазах снова стал наводить порядок… Мы с другом гуляем возле сточной канавы, и вдруг я падаю в неё и рассекаю себе колено… слезы, крики, боль и оставшийся на всю жизнь шрам… Папа приехал с плавания, как здорово. Его не было целых полгода. Я пришёл к нему с бабушкой в гости, собираясь заночевать. Бабушка сказала, что он заработал денег и подарит мне подарок, однако, когда я подошёл попросить его, он на меня страшно разругался и я, плача и не понимая, что сделал не так, попросил бабушку отвести меня домой…
— Ну что, сосунок, — прошипел надо мной надсмотрщик, — понял, с кем связался? Ну, подожди, я тебе ещё не то устрою, — он вновь замахнулся, однако я закричал. Так, как не кричал ещё никогда раньше, вкладывая в крик свой страх, свое отчаянное желание жить, своё горе, свои слёзы, пробужденные этими, казалось бы, давно должными погаснуть воспоминаниями. И здесь, в этом мире звуковая волна, помноженная на разбуженные эмоции, оказалась настолько мощной, что надсмотрщика отбросило в сторону и оглушило. Пленный таисиан упал с коня, однако его руки и голова по-прежнему оставались в колодках, и он задрыгал ногами, пытаясь хоть как-то подняться.
Однако я всего этого не видел. Всё мое естество заполонил страх, и я кричал, не в состоянии остановиться. Мой крик был таким громким, что, казалось, проникал всюду. Я не видел того, что под моими ногами по полу пошла трещина…
А затем всё кончилось. Кто-то ласково, но твёрдо положил руку на моё плечо, как раз на то место, куда пришелся второй удар, и страх тотчас угас, уступив место безмятежному покою, которого я не испытывал уже очень давно. Затем жалобный вопль, однако совсем не тот, который я слышал от пытаемого бедняги. Ко мне вновь кто-то подошёл, аккуратно приподнял голову и стал чем-то поить. Конечно, тот самый эликсир, который помогает взрослым таисианам оставаться в полном здравии.
Почувствовав себя немного лучше, я со всей возможной поспешностью поднялся на ноги, что, кстати, удалось мне далеко не с первого раза. Когда же я все-таки принял вертикальное положение, то увидел, что количество душ в помещении, как минимум, удвоилось. Передо мной стоял таисиан в синем костюме-тройке. У меня даже глаза на лоб полезли от удивления. За его спиной двое таисианов в оранжевых униформах возились с пленным.
— Мы приносим вам искренние извинения, Дамиаш, — участливо сказал таисиан в синем костюме, едва заметно шаркая ногой, — вы никоим образом не должны были этого видеть, и уж тем более вас не должны были бить Бичом Страхов. Виновный, — он кивком головы указал на пол — я только сейчас заметил, что надсмотрщик, ударивший меня, неподвижно лежит, распластавшись и чуть ли не уткнувшись носом в мои ступни, — понесёт наказание. Меньшее, что его ждёт — это возврат на самую нижнюю ступень службы. Впрочем, вы, как пострадавший, тоже можете высказаться. Вам есть, что сказать?
Я молчал. Опять, опять я по ошибке получил не причитающееся мне, и опять я должен решать чью-то судьбу. Боли не осталось, но вспыхнувшие воспоминания разъедали мой разум, подобно кислоте, и не желали угасать. Я молчал и смотрел на него, не зная, что ответить. За нами двое в униформе освободили пленника и повели его к выходу.
— Постойте, — сказал я. Пара таисианов недоуменно посмотрела на меня. — Пожалуйста, — добавил я. Они остановились, повернувшись ко мне. Пленник поднял голову — и я с ужасом узнал того самого владельца жёлтых глаз, которого мне не удалось спасти от казни в Краспагене. Теперь там не светилось даже мольбы: казалось, он был сломлен окончательно.
— Скажите, — я принимал решение с огромным трудом, — бывали ли на практике этого надсмотрщика случаи, когда его работе мешали ученики? — Как же это было тяжело! Будучи живым, так легко было убедить себя в том, что ты хороший, просто недопонятый, недослушанный, не такой, как все, а здесь ты чётко осознаешь, что состоишь ты не только из светлой стороны!!! Ты только то, что ты есть, и тебе не обмануть себя, не спрятаться, не переубедить. Как же тяжело, кажется, что моя душа снова вот-вот расколется на две части,
