как тогда, в давным-давно забытом театре… Аштиахари, как ты там…
— Что он должен был, по-вашему, сделать? — закончил я вопрос.
Ящер в синем костюме впал в замешательство. Оглянувшись, он посмотрел на ребят в униформе. Они переглянулись, пожали плечами.
— Судя по всему, инструкций не предусмотрено, я правильно понимаю, — надсмотрщик с пола со страхом поднял на меня взгляд, — значит, он ничего не нарушил, и, следовательно, наказывать его не за что.
— Но… но… — в голосе старшего таисиана слышалось замешательство, он рассчитывал явно не на такой исход, — но ведь он…
— Вы хотели услышать моё мнение? Вы его услышали, — твердо сказал я, гоня сомнения прочь, — освободите его, незачем так его унижать.
Ящер в костюме пожал плечами, но щёлкнул пальцами, как видно, освобождая надсмотрщика. Он тотчас вскочил и вжался в противоположную стену, глядя на меня, как будто не веря своим глазам.
— Что ж, это ваше решение. Теперь, если вы не возражаете…
— Подождите. Прошу вас, расскажите, за что… так жестоко наказывали его, — я кивнул на пленника, — всего за два удара я чуть не лишился рассудка. Его же… я даже боюсь себе представить…
— Поверьте, есть за что. Не забывайте, где вы находитесь, — старший уже взял себя в руки, небрежным жестом поправляя воротник своего костюма. — Этот таисиан получит полностью причитающееся ему наказание, после чего будет отправлен на перерождение. Здесь нет несправедливости, здесь есть только беспристрастный суд, и невиновных здесь не наказывают.
— Правда? Очень заметно, — ехидно сказал я. Мой визави дёрнулся, точно ему кто-то залепил оплеуху.
— Вы же сами сказали, — возмущённо начал он, — что не имеете претензий…
— Не надо истолковать мои слова к своей выгоде, — протянул я, — я сказал, что у меня нет претензий к надсмотрщику, который это сделал. Сам факт того, что меня избили этим вашим бичом, никто не отменял. Что произошло именно по той причине, что у него не было инструкций на такие случаи…
— Что вы хотите? В моей власти немедленно отправить вас отсюда. Вы ведь, кажется, спешили? — старшему таисиану, похоже, надоела эта ситуация, и он решил взять инициативу в свои руки.
— Нет. По своим делам я успею. Я желаю, чтобы этого беднягу больше не мучили. Я не знаю, как давно вы проживали жизнь таисиана, и проживали ли вообще, но, вероятно, вы далеки от ситуации, что творится сейчас в Авиале. Я, в отличие от прочих, — пауза, — настоящих таисианов, являюсь таковым, можно сказать, без году неделю, а все равно хлебнул того отношения.
— Не говорите так, Дамиаш, — надсмотрщик впервые осмелился заговорить после того, как я пришёл в себя, — сам Аорташ выбрал вас, позволил вам измениться. Не говорите, что вы ненастоящий, это неправда.
— И всё равно. Прожить целую жизнь… и даже после смерти не обрести хотя бы какого-то покоя… это слишком жестоко. Так нельзя. Как он научится чему-то хорошему, если даже после смерти он должен вспоминать лишь всё самое ужасное, что ему пришлось пережить?
Очень долгая пауза. И таисианы в униформе, и надсмотрщик смотрели в пол, не смея поднять глаз. Затем ящер в костюме, наконец, произнес:
— Я правильно вас понимаю, что в случае, если этого, — он кивнул в сторону пленника, — признают полностью прошедшим своё наказание и отправят на перерождение, мы все! — подчеркнул он, — забудем об этом недоразумении и больше никогда про него не вспомним?
— Да, — с усилием ответил я.
— Прекрасно. Вы, — повернулся он к ящерам в униформе, — отведите его в сектор подготовки и приведите в порядок. Заодно зайдите к Атою и передайте, что надобность в его услугах отпала. А ты, — он повернулся к надсмотрщику, вжавшемуся в стену, — отведи Дамиаша в его комнату. Пусть отдохнёт, потому что его испытание никто не отменял. И проследи, чтобы запас его эликсира был достаточен.
Все бросились исполнять его поручения. Пленник успел поднять на меня взгляд, и я увидел в его глазах искру благодарности. Хоть что-то я смог для тебя сделать. Мгновение спустя надсмотрщик взял меня за руку и повёл прочь.
Когда мы уже почти пришли, он не выдержал и, схватив меня за жилетку и прижав к стене, спросил:
— Почему?! Скажи мне, почему?! — в его глазах сквозило искреннее страдание от непонимания того, что сейчас произошло, — я знаю, что такое этот хлыст, все те из нас, кому приходится его использовать, прежде всего на своей шкуре его испробуют! Почему ты меня простил? Разве это справедливо?..
…Думаю, справедливо было бы пустить ему стрелу промеж лопаток, — задумчиво сказал король, глядя на удаляющуюся фигуру, — как ты думаешь, юный герцог?
— Да, Ваше величество. То есть, нет, Ваше величество, — ответил мальчик шестнадцати лет, — это было бы справедливо, но это было бы не по-доброму. А в этом мире столько справедливости, что места для доброты в нём почти не осталось…
Я снова тряхнул головой. Какой яркий образ той самой книги, одной из тех, что полюбились мне больше всего в моём мире.
— Это зависит от того, что понимать под словом справедливость, которую очень легко спутать с другими вещами, — медленно ответил я, внимательно смотря ему в глаза, — справедливость — если это, конечно, настоящая справедливость, а не жажда мести или показная благодетель, должна идти вот отсюда, — с этими словами я осторожно положил ему руку на грудь, там, где у живых бьется сердце…
С минуту он просто молча смотрел на меня. Но я не отвёл взгляда, хотя он и пронизывал меня насквозь. Затем всё же произнёс:
— Теперь я понимаю, почему Аорташ позволил тебе стать одним из нас, — с этими словами он в ответ мягко положил руку на мое плечо, где стало возникать странное жжение; оно тотчас утихло, — и теперь я точно вижу, что ты достойно пройдёшь свое испытание.
С этими словами он покинул меня. И только сейчас до меня дошло, что я так и не узнал его имени. Но изменить этого было уже нельзя. Ложиться в кровать я не стал: очень
