В конце коридора смутно виднелась фанерная перегородка. За ней было тихо, как будто никого там нет. Постоялец издавал звуки – чмоканье, словно кто-то неумело целуется, утробное урчание, негромкое чавканье, – лишь когда расправлялся со своим живым харчем. Демея предупредила: первым признаком того, что он окончательно проснулся, станет доносящийся оттуда шум в неурочное время. Тишина – значит, полный порядок.
То помещение, где эта чокнутая хранила украденные где придется ингредиенты для изготовления мины, тоже было занавешено, только не нарядной портьерой, а куском грязного брезента. Луджереф не знал, что она собирается взорвать. Может, трамвайный мост, или железную дорогу, или телеграфную линию, или какую-нибудь казенную контору – стратегический объект, одним словом. Она ни разу не проговорилась, для чего или для кого предназначена мина, но, когда об этом заходила речь, ее глаза торжествующе и мечтательно щурились, а губы растягивались в откровенно мстительной улыбке.
– Я покажу им всем, какое место они должны занимать, – бормотала Демея, явно предвкушая что-то невероятно сладостное и в то же время с угрозой. – Да, я до этого додумалась, и я это сделаю, имею полное право! Они такого не ждут, она такого не ждет, никто такого не ждет… Меня не остановят. С помощью этой мины я все расставлю по местам, потому что каждый должен знать свое место!
Клетчабу от ее посулов делалось не по себе, но, когда она высказала все это Соймеле, та в ответ дерзко фыркнула:
– Да уж не вам решать, где чье место.
– Моя маленькая драгоценность, я надеюсь переубедить тебя, ты еще увидишь, что я права, и мы будем заодно, – сразу же залебезила перед ней госпожа Демея.
«Обе они чокнутые», – подумал Клетчаб, обшаривая карманы одежки, оставшейся после скормленных постояльцу ушнырков и сваленной неопрятной кучей в одном из помещений.
Его внезапно осенило: все это напоминает скверный спектакль. И пьеса никуда не годная, и режиссер тупак, и обе актрисы бесталанные. В любом из хасетанских театров их бы точно освистали, а в жизни – вот оно происходит, и никто не свистит.
В карманах покойничьего тряпья завалялось несколько сухих солоноватых галет. Горсть жареных семечек нулеймы, которую по-венгоски называют «мушгрой». Еще и небольшая вяленая рыбка, чуть-чуть обгрызенная.
Радуясь, что его не опередили – хотя опережать-то некому, Демея бы побрезговала, а ушнырков больше нет, – Луджереф прямо на месте поужинал. Потом отправился в ту комнату, где обустроили кухню, и запил свою трапезу холодным сладким чаем. Хвала богам, Демея с Соймелой все не выдули.
Господствующий в подземелье запах отхожего места не мешал ему. Никуда не денешься, притерпелся, хотя мелькала порой горькая мысль: «Право слово, как будто в сортире живу – и это после того, как занимал достойный пост в иллихейском министерстве!»
Шорох в коридоре заставил его замереть и облиться холодным потом: никак Постоялец проснулся. А эта стерва рассусоливала, что он выйдет из спячки только после очередной кормежки и никак не иначе. Вот и допрыгались… Так чего сидим, драпать же нужно!
И Луджереф, стиснув липкой от пота рукой фонарик, уже вскочил, чтобы драпать, но в следующую секунду обнаружил, что тревога ложная. Эта была всего лишь Соймела. Она стояла на пороге, закутанная в плед, словно в старинный плащ, и слегка жмурилась от направленного в лицо света, ее пышные медно-рыжие волосы сияли и переливались.
«Небось опять пожрать захотела», – с неприязнью подумал Клетчаб.
Впрочем, смотреть на такую красотку всяко было приятно, пусть она и стрескала ваш ужин. В следующий момент даже мелькнула мысль, что не так уж она и виновата: это ведь Демея отдала ей Клетчабову порцию.
– Вы попить желаете или, может, по известному деликатному делу приспичило? – Он постарался, чтобы это прозвучало обходительно. – Я покажу, где можно оправиться.
– Нет, я хочу с вами поговорить. Демея ведь куда-то ушла?
Соймела перешагнула через порог, плед волочился по полу, все равно что подол длинного придворного платья. Уселась на ящик из-под консервов, застланный газетой. Ее матово-белое лицо напоминало прелестный лик мраморного изваяния в раллабском императорском дворце, где чуть ли не в каждом зале стоят скульптуры. Глаза в полумраке казались более темными, чем утром у подъезда, когда Демея волокла ее, упирающуюся, к машине, за рулем которой нервничал, потел и про себя сквернословил Луджереф.
Угнанный ради этого дельца автомобиль Клетчаб потом бросил в глухом закоулке, подальше от Овечьей горки.
– Она ушла, но я вас отпустить никак не могу. Уж не сердитесь, она тут командует, а мое дело маленькое.
– У меня, между прочим, муж – убийца.
– За каждым свои делишки, – дипломатично согласился Луджереф. – Можно полюбопытствовать, ваш муж отбывает срок за своих покойничков? Или шальная удача на его стороне и он гуляет на воле?
Соймела раскрыла глаза пошире, словно чему-то удивилась, – это выглядело красиво, у нее все что угодно получалось красиво.
– Мой муж не преступник.
– Стало быть, не пойман, – осклабился Клетчаб. – Понял, чего ж не понять. Но вы тогда не шуршите об этом где попало, ежели заложить его не хотите. И зазря не пугайте, я пуганый да битый, а госпоже Демее человечка прихлопнуть что плюнуть, она может и нескольких зараз порешить, своими глазами видел. Она малость того, – он доверительно понизил голос, – психически скорбная, так что лучше вы ее не злите.
– Вы считаете, Демея сумасшедшая? – накручивая на палец нитку, свисающую с конца пледа, уточнила Соймела.
Сейчас она была похожа не на дерзкую капризную девчонку, а на обворожительную юную даму себе на уме.
– Да кто ее знает, – пошел на попятную Клетчаб. – Иногда кажется, что госпожа со странностями, хотя притом особа она предприимчивая и решительная, поставить себя умеет, к ней нельзя без респекту относиться.
Он заподозрил, что Соймела может пересказать этот разговор ее стервейшеству, так что надо бы ввернуть побольше уважительного.
– Хм, значит, главная здесь она, а вы ей подчиняетесь?
– Совершенно верно. Отчего ж не подчиниться тому, кто знает, что делает, и сумеет поймать за хвост шальную удачу?
Было искушение намекнуть, что это он на самом деле втихаря командует своей подельницей, но Луджереф удержался, не стал глупить. Потешить самолюбие, похвалиться своей крутизной перед такой красоткой – оно, спору нет, приятно, но если его слова дойдут до Демеи, та психанет и приблизит пробуждение Постояльца еще на одну жертву. Клетчаб потому и дожил до своих лет, что всегда наперво прикидывал, что сболтнуть, и не игрался мелочами в ущерб жизненным интересам.
