так ведь?
Я хмыкнул, но промолчал.
Лошадь волновалась из-за упыря рядом, и надсмотрщик, ласково похлопывая её, продолжил:
— Вот, я так им и сказал, всё из-за бабы. У этих же, листвоглотов… у вас, то есть. Да вы же больные, Хмарока вам в душу. Ну как ты, бросс, дикая кровь, мог стать святолиственником?
— Лиственный Свет освещает нам путь… — буркнул я, решив посмотреть на реакцию.
— Ну вот, Сиянова бездна, я ж про то и говорю. Кретины вы, ну это как пить дать. Ха-ха-ха!
Я, услышав про бездну, сначала напрягся. Потом всё же подумал, что этот Сиян или эта Сияна, кто бы она ни была, к той самой Бездне отношения не имеет.
— А как заливаете: «Грешен тот, кто отвечает ударом на удар»! Так, что ли?
Меня кольнуло чувство дежавю. Точно такая же ересь царила в рядах Ордена Света, что позволило нам легко уничтожить всех адептов.
Значит, здесь намечается то же самое. Где это «здесь», я ещё не знал, но это можно будет выяснить и позже.
Всё же, подсказки надсмотрщика мне хорошо помогли. Так вот почему они тут на меня смотрели, как на невиданную зверушку? С их точки зрения, я и мухи обидеть не должен, а ругаюсь, да ещё и рыпаюсь в цепях.
Ну, эта песня мне знакома… Я тщательно изучал трактаты Ордена Света, выискивая особо слабые места, где можно было ударить по вере светоносцев. Навряд ли заповеди лиственников сильно отличаются.
— Зло рождает ещё большее зло, — покачал я головой, — Лишь добро спасёт наши души.
— А-ха-ха! — надсмотрщик шлёпнул ладонью по колену, и лошадь под ним испуганно всхрапнула, — Ну, точно, Хмарока тебе в душу. Больные! А я уж испугался, думал, мне прилетит от Толстого, что я тебе все мозги вышиб.
Он ткнул мне в плечо копьём.
— Ну так что, из-за бабы, да? Они же, листвячки-то эти, такие соски… м-м-м, закачаешься, да? Я видел одну на проповеди в Камнеломе, ох, и красотка. Соблазнила тебя, видать, такая, вот и потащился за ней?
Я задумался, что ему отвечать, ну тут голос подал бард:
— О-о-о, Сияновы сиськи, тут ты прав. А как они поют, ты слышал?
— Заткнись, горлопан, — мощный тычок копьём пришёлся прямо в спину барду, и тот, выгнувшись от боли, тихо замычал.
Наверное, этот беззубый и вправду поспорил на деньги. Вот и притащился выяснить, что да как.
Или толстый бородавочник и вправду обещал с него стянуть три шкуры за то, что слишком крепко меня избил. Почему-то я нужен ему целый и невредимый, и это касается и моего рассудка.
— К вере не приходят через плотские страсти, — я покачал головой, — Но если ты хочешь больше узнать о Лиственном Свете, то я с удовольствием расскажу тебе, брат.
— Брат⁈ — тот прыснул со смеха и закатился, чуть не вывалившись из седла, — Ой, не могу!
Смеялся он долго. Недалеко даже показался ещё охранник, бросил заинтересованный взгляд, потом ускакал обратно.
— Ты больше не шали, моча листвячья, — успокоившись, охранник потряс передо мной копьём, — Или спустим упыря.
Он цокнул лошади, и быстренько уехал вперёд, к своим. Видимо, я хорошо поднял ему настроение.
— Маюновы слёзы мне в почки, — просипел бард, выгибаясь от боли, — Листва, вот тебя везут на верную смерть, а ты всё про веру свою… Он тебя чуть на тот свет не отправил, а ты ему проповедь, братом называешь. Вам в храмах, что, и вправду в мозги орехи сажают?
Я не ответил, снова бросив беспокойный взгляд на горизонт. Тяжёлые тучные облака там уже подкрашивались в розовый свет. Надо спешить, пока у меня есть хоть какие-то идеи.
— Эй, послушница, — позвал я чародейку.
Та качалась, совсем свесившись на вывернутых руках, и никак не реагировала.
— Тяжко бедняжке, — прошептал бард, — А ты видел, громада, какая она красотка? Сиськи, как дыньки… Зверьё! — и он попытался сплюнуть, но только прошелестел иссохшими и опухшими губами.
Я снова позвал чародейку:
— Послушница!
— У нас в Северном Храме другая иерархия, листва, — прошептала чародейка, — Алтарница я…
— Старшая, я вижу.
Всё же чародейка нашла в себе силы повернуться, из-под серебристого локона блеснул её глаз.
— Ты, наверное, много, где был…
— Точнее не скажешь, — я усмехнулся, потом пошевелил пальцами ноги, звякнул цепью, — Дотянешься до колышка?
Короткая цепь от браслета на моей лодыжке заканчивалась круглым ушком, надетым на колышек. Сверху колышка было утолщение, не дающее ушку слетать.
Если я попробую совладать с огнём, который дарит ярость, и нагрею ушко, оно расширится. Колдунья попробует охладить железный колышек, он станет чуть поуже. А может, я его вообще сломаю, если сил хватит.
В любом случае, попробовать стоит.
— Листва, у меня нет сил.
— Я попробую доплюнуть до твоих губ, — самым серьёзным тоном сказал я, — Ты выпьешь, это даст тебе немного…
— Моркатова стужь! — чародейка даже выгнулась, чтобы посмотреть на меня внимательнее. Сил ей хватило, чтобы принять возмущённый вид.
— О-о-о, северные твои ляжки, я ты ещё говорила, что это я — извращенец. — бард затрясся от смеха, потом скривился от боли в рёбрах, и прохрипел, — Продолжай, громада, у меня есть чему у тебя поучиться.
Я вздохнул. Ох уж эта низменная гордость. Вот вы тут и сидите на цепи, потому что хвалёная гордость и банальная брезгливость не дают вам шанса на побег. Служитель Тьмы может отгрызть себе руку, но никогда не будет в кандалах.
А, может, эта хладочара не боевой маг? Высокого ранга не достигнет, и судьба у неё прислуживать какому-нибудь южному шаху, охлаждать стакан воды в жару.
Так, ладно. Надо работать с тем, что есть — других союзников, так искренне желающих вместе со мной сбежать, в этой телеге не наблюдалось.
Бард, с интересом подмигивая мне раненым глазом, перехватил мой задумчивый взгляд.
— Эй, громада, в меня плевать не надо, — тот покачал головой, — Я и так перед хладочарой не в лучшем виде…
Ничего ему не ответив, я снова прошептал чародейке:
— Высунь язык.
— Варварская твоя кровь, верно говорят, что у вас, броссов, железо вместо мозгов, — послышалось от неё.
— Это ты мозги отморозила, алтарница. Высунь язык и охлади его. Это ты можешь? Был дождь, воздух влажный.
Снова меня коснулся блеск её глаза из-под локона. Во взгляде прочиталось недоумение, а потом проклюнулась обида, что она сама не догадалась до такой вещи.
Колдунья несколько секунд молчала, покачиваясь на цепи, и всё же, надув губы, высунула язык. Самый кончик.
— Дальше, — с нетерпением проворчал я, — Больше воды конденсируется.
— Да, да, дальше, северные твои ляжки, — бард пожирал чародейку глазами, — Освободите мне руки, я не могу спокойно смотреть на это.
А колдунья и вправду высунула язык на максимум. Он у неё был довольно длинный, она спокойно достала кончиком до носа, и бард заёрзал на месте.
— Что ж вы делаете, изверги! Даже это зверьё так не мучило меня, — проплакал он.
У парня явно были какие-то проблемы с переполненным либидо. Впрочем, все барды — бабники, не помню ни одного, который бы обделял вниманием противоположный пол.
Где-то через минуту язык у колдуньи овеялся голубоватым инеем, который слабо светился в темноте клетки. И тут же на нём заблестели капельки росы.
Чародейка жадно слизнула всю влагу, её глаза заблестели в безумном угаре.
— Они будут молить меня о пощаде… — прошептала она.
— Ещё, — требовательно сказал я.
— Да, да, ещё, я почти закончил, — бард, откинув голову на прутья, так и таращился на девушку.
— Я спущу их в нужник Моркаты, я…
— Я сказал тебе: ещё! — чуть не рявкнул я, и упырь сзади заворчал.
Чародейка бросила на меня недовольный взгляд, но промолчала, а потом послушно высунула язык. Ещё минута, и порция живительной влаги снова исчезла у неё во рту.
— Сияновы сиськи, как это прекрасно, — прошептал бард.
Колдунья, у которой сил стало чуть больше, хотела что-то ему сказать, но я перебил:
— Дотянись коленом до колышка, охлади его.
— Листва, едва я коснусь магией твоей цепи, тебя…
— Я знаю. Действуй.
Колдунья, недовольно вздохнув, со сдавленным стоном оттянула коленку. Разорванное платье отъехало, открывая барду особо сокровенные места, и тот завыл, закусив губу и стукнувшись затылком об жердь:
— Изверги, Маюн мне свидетель!
Чародейка дотянулась до колышка, и её голая коленка чуть побелела в темноте. Ремень, продетый в браслет под моим запястьем, неприятно заколол, и я поморщился. Нормально, держит защита.
Так, Всеволод, а теперь твой черёд.
