бы нависала над улицей. В такой отель с собакой и не пустили бы. Но теперь здесь не сезон.
Мы поднялись на крышу, и там, по неведомому капризу провидения, мне удалось на несколько минут связаться со своими. Слышимость была хорошей, но после моего краткого доклада и подтверждения приема связь прервалась и более не восстановилась. Осталось только полюбоваться видом города, с запада освещенного заходящим розово-апельсиновым солнцем. Небо было ясно и не чувствовалось ни ветерка.
Рой с опаской подошел к парапету вокруг крыши. Он не любил высоты и не доверял ограждениям.
— Смелей, моя птичка.
«Иди ты!» — показал он взглядом. По нашему давнему обычаю, я зову его «серебряная птичка», когда им доволен. И «стальная бестия», когда он меня сердит.
И тогда-то высотное здание этажей в двадцать в нескольких кварталах к северо-западу от нас дрогнуло и, сложившись как карточный домик, осело. Ни звука не донеслось до нас, только поднялась туча пыли на том месте. Прошло несколько секунд, и следующий в ряду десятиэтажный дом розового кирпича так же внезапно и беззвучно рухнул внутрь себя. За полторы минуты погибло пять новых домов только по одной стороне улицы. Затем все прекратилось.
Неуютно здесь.
«Я люблю возвращаться в свой город внезапно под вечер…»
Давно уже утро, но все так же темно. Такого здесь еще не было. Только на востоке то ли рассвет, то ли зарево оранжевого цвета. И не поймешь. Но этого света было достаточно, чтобы не пользоваться инфравизором.
Мы шли в этих болезненных сумерках, совсем одни посреди паутины пустых проспектов. В центре, на главной из площадей высился на черном постаменте памятник одному из вождей ушедшего времени. Массивная, темная фигура подпирала такое же темное небо и тянула вперед руку.
У памятника не было головы.
Первым тревогу поднял Рой, но скоро и я заметил слабое розоватое свечение за постаментом памятника. Оно перемещалось. Вокруг негде было укрыться, и я пожалел об этом, когда стало видно, что это светится.
Оно было похоже на богомола или личинку стрекозы двух метров высоты, но без головы. На ее месте находилось нечто, напоминающее треугольную запекшуюся рану. Восемь суставчатых ног и заостренное сзади туловище. Зелено-коричневое, покрытое черными тигровыми полосами по голой, лоснящейся коже без признаков чешуи или хитина.
Создание шизофренического кошмара двинулось к нам. Оно было реально — отбрасывало неясную тень и скребло конечностями по брусчатке. И слабо, едва заметно светилось розовым светом.
И тогда я сделал то, что не раз спасало нас.
«Клетка Змея».
Глухое блокирование всех, всех внешних проявлений нашего существования. Я и сам не очень-то представляю, как я это делаю. Мы стали невидимы, неслышимы и неощутимы для окружающих. Ни инфракрасное, ни электромагнитное, ни радиолокационное зрение не сможет различить нас. Но если и этого не хватит? Чем еще оно воспринимает мир?
Оно отвернуло от нас (слава Тебе, Всемогущий!..) и добрело до канализационного люка. Неуловимое движение — чугунная крышка отлетела. Втянув свои мослы, существо как-то неправдоподобно легко провалилось туда.
Мне нечем было заварить за ним колодец.
9
Только к обеду вышло солнце, и мгла рассеялась. «И остановилось солнце, и луна стояла…»
Через пустые улицы, обходя кое-где заторы из ржавых машин, мы без помех двигались, приближаясь к реке. Снова река. Она делала поворот, мы же шли почти по прямой. Но здесь все было иным. Вместо красивых и диких обрывов берега были закованы в бетон. У пристани виднелись несколько белых суденышек. Широкие и некогда красивые набережные с чугунными фонарями вокруг памятника погибшим речникам. Ряд многоэтажных домов, белых, желтых, розовых, теряющихся в дымке по обоим берегам. И ни живой души. Тогу богу, что значило «пусто пустынно».
Мы отскочили почти одновременно, но Рой — быстрее. Словно голубая молния хлестнула меж нами по асфальту. Только ощутив кожей и нервами, что мы в безопасности, я оглянулся.
В паре метров от нас прямо из бетонной стены, из трещины, которой секунду назад не было, струилось бледно-голубое тонкое щупальце. Скрутившись в кольцо, оно мелко, жадно подрагивало. Нас спасла только наша экстрареакция. Предвидение и везение.
Казалось, мы не пострадали, но, когда я поднял руку, под мышкой обнаружился аккуратный ряд небольших треугольных отверстий. Сверхпрочный, способный выдержать удар пули и жар открытого пламени, мимикридный костюм был прорван насквозь. Дела…
Этот зов почувствовал я один. Меня тянуло вниз, на набережную. Не гипнотическое притяжение змеи, но как бы неслышный крик о помощи. Скорее, тоскливый стон. Нет, не ловушка. Не ловушка, иначе насторожился бы Рой. Но он спокойно пошел со мной, откровенно зевнув. Нервная организация шнауцеров такова, что они легко возбуждаются и расслабляются. Пес уже отбросил мысли о нашем приключении. Опасность миновала, что ему вспоминать? Здравый подход, ничего не скажешь. Сам я так не умею.
Мы спустились по бетонным выщербленным плитам, уложенным в виде лестницы, к причалу, где мертво покачивалась на плаву грязно-белая «Искра». Маленький корабль на подводных крыльях на два десятка пассажиров.
Сходней не было, конечно, и я (оп!) прыгнул на планширь. Старею, на мыло пора. Рой (скрежет когтей по металлу) — за мной.
По узкой полосе облезлого железа, мимо ряда слепых и грязных прямоугольных окон. Я отворил незапертую дверцу входа на корме.
В конце длинного полутемного прохода, между рядами высоких серых кресел, на ковролитовом полу лежало нечто, напоминавшее груду грязной одежды. Бок о бок мы подошли ближе. Рой вытянул шею, принюхиваясь. Чихнул.
И тогда из складок серой, кожистой материи поднялась треугольная голова на тонкой шее, и на меня уставились огромные, желтые, раскосые глаза с вертикальными зрачками, совсем кошачьи, если бы не огонь рассудка в их глубине. Оно было разумно.
Нечто откинуло тонкую руку с приросшей к ней перепонкой, в которую было закутано. И на маленьком, ребристом, похожем на обезьянье тельце без половых признаков, на месте живота я увидел огромную, рваную рану, заполненную чем-то желтоватым. Крови вокруг не было, и это было дико и странно. Почти кошачья, но безухая голова с янтарными глазами качнулась. Рой тихо и отчаянно заскулил, чувствуя чужую боль. Ни одно живое существо не выживет с такой раной, это я понимал ясно. Но все же.
Вакаримасен [7], что же ему впрыснуть? Моя рука уже на ощупь нажимала сенсоры на поясе. Аптечка выдала в ладонь бело-голубой тюбик с безигольным инъектором. Сильное обезболивающее. Я поднес его к предплечью умирающего и осторожно сдавил гладкий цилиндрик. Щелчок. Сбоку глубоко, по-человечески вздохнул пес.
И тогда оно последним,
