видимо, усилием установило со мною связь. И я мысленным взором, более глубоким и ясным, чем наше зрение, окинул розовато-багровое, уходящее куда-то вниз спиралью пространство, словно заглянул в безмерную воронку. И ощутил головокружение и тошноту.
Предостережение? Указание? Или угроза?
Болезненный обрыв струны. Я снова вернулся в сейчас.
Оно скончалось.
10
Мост тихонько гудел под ногами и подрагивал. Пролетами он вытянулся над рекой, серый и тяжелый, как утро алкоголика. Я так и не разобрался в причинах дрожания моста, но эти непрекращающиеся колебания были неприятны, и казалось, отдавались во всем теле, от ступней до черепа.
Над покинутым берегом в послеполуденном небе откуда-то взялась розовая полоса зари. Солнце на небе сияло при этом по-прежнему. Когда я оглянулся через десять минут, зарево уже казалось высотой в полнеба. И что нам делать? Только относиться к этому философски и поскорее одолеть мост.
…Мы сидели посередь гобийской пустыни на контейнерах реактивной брони, встроенных в лоб башни старого учебного танка «Черный орел».
Обязательное обучение управлению техникой. В случае нужды наши спецы способны вести хотя бы и воздушный бой, хотя не за этим же нас учат. Оба были грязны и потны, а наши био- и пылезащитные (то есть не воняющие и не грязнящиеся) камуфляжные костюмы если и могли служить, то половыми тряпками. У ног Токугавы, обутых в уже порыжелые саперные ботинки, стоял термос с холодным мате, мексиканским чаем с мятой и травами. Мы передавали крышку от термоса, полную благословенной влаги, друг другу, и кайфовали. Тащились, как два пожилых удава по пачке дуста.
Некогда песочный, с вытянутой плоской башней, с длинностволой пушкой, танк был весь покрыт красноватой, пустынной пылью. Мы, правда, тоже не чище.
Я кусочком сверхсознания отслеживал Роевы перемещения. Сейчас он был на кухне базового лагеря, и с гордым смирением ждал законной дани от повара.
— Ты идеально усвоил принцип: «Подальше от передовой, поближе к кухне», — сказал ему мысленно я.
Пес дернул ухом и оглянулся. Так же мысленно попросил не мешать.
— Обжора. Будешь толстым, как ротвейлер.
— Лучше, чем походить на обезьяну.
Так можно перевести наш диалог.
Я прервал связь. Рой, когда раздражен, бывает язвой почище меня.
— Опять с собакой беседуешь? — спросил Идзиро. Маленькие глазки азиата сверкнули.
Я махнул рукой. Японец отхлебнул мате и еще больше сощурился. Принялся насвистывать гимн императорской Японии. Я подсвистел ему. Покончив с Ниппон, мы перешли на «Тигезе шайн…» [8], потом взялись за Испанию.
И тут, прервав на середине «Над рекой бурливой Эбро…», мой старый друг спросил, верю ли я в бессмертие души. Я ответил, что да, и изложил аргументы без фактов:
Во-первых, это придает смысл нашей жизни, во-вторых, об этом знали люди помудрее нас, в-третьих, просто потому, что я так думаю. Можно с этим спорить?
Идзиро, казалось, согласился и процитировал «Бусидо»: «Жизнь человека легче пера, а долг перед императором тяжелее горы». Вздохнул и начал рассказывать о цветении сакуры близ Киото. Эстет.
Потом мы расстались надолго, теперь кажется, что навсегда. Не знаю, зачем он задал тот вопрос. У него на все было свое мнение, порой парадоксальное.
Вообще-то, окружающие именно мне иногда задают такие вопросы, на какие и Сократ не ответит. В чем смысл жизни? Доживу до пятисот, тогда скажу. И может быть, это не пустая похвальба. Наша жизнь много дольше человеческой…
…Розовое зарево приближалось, темнело, и теперь казалось алой вертикальной световой стеною до поднебесья, катящейся через кварталы и сметающей их естественные цвета. От края до края земли, насколько хватало глаз, стена не прерывалась. И она была уже у моста.
11
Оно придвигалось со скоростью поезда, и ясно было, что мост уже не перейти. Я встал, покрепче упер ноги в землю. Рой прижался к моей правой ноге. Сквозь штанину я чувствовал жар от его бока. Это не было физическое тепло — его не пропустила бы защитная ткань. Боец-паранорм отдавал мне вою энергию. Свою жизненную силу.
И тогда от его ли помощи, но что-то повернулось в мире, а голова моя после вспышки боли стала ясной и пустой. Ладони начали покалывать потоки нездешних энергий.
И я увидел:
На нас летел чудовищный алый Всадник на взлохмаченном скакуне. Лицо и одежды его как бы терялись в багровом тумане, но лошадь, ярко — рыжая с огненными глазами, была видна до жилочки. Над головой Он держал длинный пламенеющий меч с широким клинком.
Всадник вырос над нами, и поднял коня на дыбы. Мелькнули чудовищные передние копыта.
Всадник занес меч над головой. Наполовину бесформенная, бредовая фигура в пламени. Видение умирающего монаха. Ужас поколений.
И тогда я выбросил вперед руки и отправил в Него сияющий метровый шар силы. Шар вспыхнул синим, ударив коня в грудь. Я на мгновение ослеп. Через секунды зрение вернулось ко мне.
Всадник исчез.
Свечения тоже не стало, но пролеты моста, от покинутого берега до наших ног, были обрушены и исчезли в реке. Только быки моста вздымались из бурной воды.
«Но иного пути, вероятно, нет, а вперед это там, где красный свет…»
Не слыхали, добрые люди, Апокалипсис еще не начался?
Пройдя мост, мы рухнули у обочины и, дрожа, прижались друг к другу. Пес лизнул меня в ухо и попросил отдохнуть. Не было сил противиться его заботе, и я повалился головой прямо на бордюр, засыпая. Я выжал себя досуха, боюсь, и Рой тоже.
— Просни-и-ись! — забилось в затуманенном сном мозгу.
И я вскочил на ноги. Тень рядом подпрыгнула, разминая лапы: «Там!»
Сумерки опустились на город, только мутно — малиновая полоска вечерней зари висела над зданиями на западе. Меня слегка передернуло от ее цвета. Что это было? Или кто? Или как? Моста в сумерках уже не видно, и только остатки тяжкой усталости в мышцах и нервах говорили, что нам не привиделось это купание красного коня.
Метрах в пятидесяти на асфальте стоял человек, и целился в нас из автомата.
— Я могу его снять, — передал Рой. Показалось, что пес ухмыляется в усы.
— Я тоже, потерпи.
Мы спокойно подошли ближе. Мужчина лет тридцати-сорока. Черная, кудрявая борода, довольно симпатичное, кажется, лицо. Глаза голубые, с мягким прищуром. В выгоревшей куртке-энцефалитке защитного цвета, вытертых черных джинсах и высоких черных сапогах с отворотами. На поясе — охотничий нож в глубоких удобных ножнах, фляга в чехле. АК-74 (ремень спущен с плеча) держит уверенно, но как — то чересчур изящно, как держит скрипку музыкант.
— Мне бы не хотелось вступать в конфликт. Вам
