Он чувствовал себя глупо, говоря с лошадью.
Лошадь же не говорила, сохраняя в данной ситуации хоть какую-то нормальность.
— Ты ведь не против, если я подойду? — Человек сделал шаг вперед, и машина всем своим видом дала понять, что она против. Искусственные мышцы напряглись, лошадь подалась назад.
— Я просто отключу эти провода и закрою твой кожух, хорошо? — Надежды на то, что создатели оставили хоть какой-то голосовой интерфейс, а не сделали точную копию живой лошади, стремительно таяли. — Бэтси?
Лошадь при звуке собственного имени как будто ударило током.
— Доктор Николай Зиммер, — скрипучим мужским голосом проговорила она. — День сто семнадцать, двенадцатое пробуждение, опытный образец номер восемь. Данная модель представляет кибернетическую имитацию живого организма. Пока еще это не то, чего мы хотели достичь, но уже довольно близко. Искусственные органы проявляют себя многообещающе, однако цикл питания оставляет желать лучшего. Данный образец оснащен нецикличным модулем памяти без блокировки матрицы и будет использоваться как экспериментальная модель накопления опыта и развития интеллекта. Модель имеет простой односторонний голосовой интерфейс и распознает любые голосовые команды, начинающиеся на «Бэтси, дорогуша» и заканчивающиеся на «пожалуйста». Конец записи.
— Бэтси, дорогуша, — произнес Артур, — стой смирно, пожалуйста.
…Первая встреча с боссом навсегда оставила отпечаток в памяти Джек-Джека. Иезекииль Шоу. Он представлял себе этого могущественного человека соответствующим своему статусу — высоким, сильным и при этом ловким и быстрым, не хуже, чем сам Джек-Джек, а то и в разы лучше его. Именно таким должен был быть управитель города Февраль. Но когда Джек-Джек переступил порог кабинета, отделанного деревом, и ступил на шикарный июньский ковер, под которым благородно заскрипели половицы, он увидел совсем не то, чего ожидал.
За большим столом, заваленным бумагами, сидел среднего роста и телосложения мужичонка, иначе и не скажешь. Темно-коричневая жилетка, часы на цепочке, узелок тонкого галстука не затянут, а рукава белой рубашки закатаны до локтей. Блестящую лысину обрамлял полукруг седых волос, на длинном крючковатом носу висели очки в тонкой оправе, под носом же расположились аккуратные усы. За спиной этого человека находилось огромное смотровое окно. Кабинет располагался почти на самом верхнем этаже станции, и панорама города производила куда большее впечатление, чем хозяин кабинета и, собственно, самого города.
Это просто не мог быть он.
— Я бы хотел поговорить с мистером Шоу… — произнес Джек-Джек, изо всех сил сжимая в руках шапку, а затем добавил: — Сэр.
Мужичонка на секунду поднял глаза на Джек-Джека, и от его взгляда ткань шапки вдруг начала трещать.
— Если ты еще раз заговоришь без моего разрешения, — сказал мужчина самым обычным, даже слишком обычным голосом, — тебе отрежут язык.
Джек-Джек молчал. Если быть точным, он не дышал. Шоу, а это, без всякого сомнения, был именно он, взял листок бумаги, внимательно изучил его и, скомкав, отправил куда-то под стол.
— Хорошо, — произнес буднично и снова взглянул на визитера. — Почему ты улыбаешься?
Джек-Джек замялся.
— Можешь ответить, — кивнул Шоу.
— Я рад тому, что вы пригласили меня на эту беседу, — соврал Джек-Джек, стараясь хоть как-то успокоить нервный импульс, сводящий скулы. Он сам редко обращал внимание на эту деталь собственной мимики. Улыбка была с ним, сколько он себя помнил. Джек-Джек постоянно улыбался, говорили, что даже во сне.
— Откуда ты родом, мальчик мой? — В голосе Шоу зазвучала доброжелательная нотка. И хоть Джек-Джека сильно вывело из себя такое фамильярное обращение, он не подал виду.
— Июнь, сэр, Город Мастеров, не окрестности, — вновь соврал Джек-Джек, после чего добавил для достоверности: — И я не могу не отметить прекрасное качество вашего ковра.
Жизнь Джек-Джека началась около шести лет назад, когда племя индейцев нашло его в пустыне почти мертвым. По словам шамана, он пролежал без чувств еще около месяца, а когда проснулся, его тело полностью излечилось от ранений, а разум — от воспоминаний. Индейцы сделали его своим братом, обучили навыкам выживания и охоты и в конце концов дали ему имя, которое Джек-Джек предусмотрительно сменил, покидая «родную» деревню.
— Что ты умеешь? — продолжил допрос Шоу.
На этот раз Джек-Джек почувствовал, что ему стоит отвечать честно.
— Я мастер на все руки. Могу собрать ружье из подручных материалов, а затем попасть из него крысе в глаз с сотни метров. Кроме того, я один из лучших воров в этом городе, да и в четырех ближайших тоже, — я умею двигаться без шума, а мои пальцы настолько ловкие, что вы не заметите, как я сниму с вас очки. Как могли обратить внимание, у меня хорошо подвешен язык. Могу уговорить мусорщика уйти в монастырь или же монашку стать мусорщиком.
— Что-то еще?
— Я отлично готовлю.
Со времени того разговора прошло уже три года. Джек-Джек работал на Шоу. Поначалу не напрямую. В его задачи входило выполнять поручения различных доверенных лиц босса. Среди них были и шериф, и судья, и преподобный. К слову сказать, делишки их совсем не соответствовали статусу. Но все, что было поручено этому улыбчивому парню, выполнялось быстро и качественно. Такие понятия, как мораль или частная собственность, его не сильно беспокоили. Вскоре Шоу понял, что не стоит разбрасываться таким ценным талантом, как Джек-Джек, и назначил того своим личным помощником, а затем поставил во главе охраны.
Можно сказать, что Джек-Джек сделал стремительную карьеру.
Но был ли он доволен жизнью? По его улыбчивому лицу и карманам, набитым наличностью, можно было подумать, что да — он доволен. Но также, как почти все, связанное с Джек-Джеком, это было неправдой. Его душу терзало странное чувство, поселившееся в ней с того самого дня, когда Джек-Джек проснулся под навесом из лошадиной кожи.
«Кто я?» — спросил он в тот день.
«Wawa ch'in pacha, — ответил человек, в морщинах которого проступало лицо, полное мудрости. — Ты Дитя Пустоши». Одежда его была покрыта перьями так густо, что создавалось впечатление, будто и не человек это вовсе, а дивного вида птица.
Пейотль струился по венам Дитя Пустоши, пронизывал его тело. Попадая в горячее сердце, дурман начинал испаряться, этот удушливый пар проникал в его разум, чтобы затем каплями холодного конденсата осесть на поверхности души.
«Вспомни свое имя!» — говорил ему человек, теряя очертания в клубах сизого дыма, но Дитя Пустоши не мог вспомнить, ведь имя у него отняли.
