Хобану пришлось принимать решение мгновенно. Он подсчитал, что реактор взорвется через три минуты. Если он останется или подведет корабль ближе, то взрыв уничтожит их всех. Даже четырехслойный дюралевый корпус не предназначался для таких испытаний, ведь гражданские корабли строили из более тонкого металлического листа, чем военные.
На «Доломите» начался ад кромешный. Из команды в двадцать человек пятеро находились на А23. Половина оставшихся на борту настаивала на том, чтобы капитан пошел на риск, вернулся и подобрал пятерых членов экипажа, а другая требовала, чтобы они убрались оттуда как можно быстрей.
Команда собралась на контрольном пункте, шумя в ожидании решения капитана. Казалось, экипаж все разнесет по кусочкам. Хобан в то время пытался управлять кораблем, а Гилл прокладывал курс. То, что они позволили команде собраться на контрольном пункте, было ошибкой.
Экипажу корабля запрещалось входить в помещения для офицеров без особого разрешения. Когда член команды совершает подобный проступок, то по космическому кодексу его немедленно следует наказать. Если бы Хобан приказал Гиллу схватить первого скандалиста, вошедшего в рубку, и отправить в карцер под нижней палубой, то другие члены команды задумались бы. Ведь экипажу нужен сильный лидер, а Хобана в тот момент нельзя было назвать решительным.
И среди этой орущей и беснующейся толпы Хобан дал команду:
— Открыть аккумуляторы! Вывозите нас отсюда, мистер Гилл!
Все смолкли. Когда зазвучал сигнал тревоги, члены экипажа покорно побрели в свой отсек и привязались ремнями, пока не восстановилась гравитация. Люди роптали, пока капитан колебался, но, когда он принял решение, стало полегче.
Вопрос был в том, правильным ли был его выбор?
Суд пришел к выводу, что Томас Хобан поддался панике, не успел обдумать ситуацию и подсчитать степень риска. В докладе суда сообщалось, что у него было достаточно времени, чтобы подобрать людей, не рискуя кораблем. Правда, во время судебного разбирательства забыли о том, что взрыв должен был произойти ровно через три минуты. Судьи даже не задали себе вопрос: а как бы они поступили на месте Хобана? Они помнили лишь о том, что пятеро людей погибли и за это должна была отвечать компания.
Суд должен был решить, по какому пункту страхового договора будет отвечать компания. Если ситуация сложилась так, что изменить ее не мог никто, — это одно дело. Но если в трагедии виноват пилот, тогда с компании ответственность снимается. Нетрудно догадаться, кого поддержал суд.
Космические навигаторы считались важными персонами вроде чемпионов-атлетов, и большинству из них, кроме собственных способностей, вес в обществе придавали связи с влиятельными людьми. Но у Хобана высоких покровителей не было. Он прекрасно успевал в университете и Космической школе и был простым парнем, получившим офицерские знаки отличия. Его карьера как бы доказывала, что любой способный и старательный человек мог добиться того же.
Но когда дело дошло до разбирательства, компания не захотела платить более высокую сумму по страховке, а у Хобана не оказалось друзей в высших сферах, чтобы отстаивать его интересы. Суду дали понять, что ему хорошо заплатят, а Био-Фарму — что надо выложить соответственную сумму для подкупа суда.
Интерес к делу быстро угас: жизнь постоянно подбрасывала другие волнующие события. Никто не поднимал вопроса о пересмотре дела Хобана, но если бы кто-нибудь заглянул в него, он сильно удивился бы решению суда.
Спортивный клуб Каллахана, расположенный неподалеку от улицы Делансей, был нелегальным. Власти часто закрывали клуб, но владелец всегда добивался его открытия через день-два. Многие государственные чиновники и полицейские комиссары клялись закрыть его раз и навсегда, но это никому не удавалось. Слишком большие деньги были в этом замешаны. Да, похоже, власть никогда не изменится.
Панельная доска на укрепленной двери заведения поднялась, и в окошечке показалось лицо.
— Какого черта вам тут надо?
— Я хочу играть, — ответила Джулия.
— Кого вы знаете?
— Луиджи.
— Тогда входите.
Когда они вошли в здание, Стен шепотом поинтересовался:
— А кто такой Луиджи?
— Понятия не имею, — призналась Джулия, — но в подобных местах главное делать вид, что ты кого-то знаешь.
Клуб был набит хорошо одетыми, благополучными людьми. Большинство из них толпилось в подковообразном баре. Общая депрессия и неуверенность, охватившие Америку, казалось, не проникли сюда. Вокруг бурлила жизнь. В смежной с баром столовой за прекрасно сервированными столиками подавали такие блюда, словно ограничений в продуктах не существовало, и бифштексы казались настоящими.
— Во что ты собираешься играть? — поинтересовался Стен.
— В синичку, — ответила она и стала пробираться в зал. За столом несколько мужчин и три женщины делали ставки. Они наблюдали, пока она поставила свои деньги. Игра продолжалась.
Стен пришел к выводу, что не может постичь законы этой игры. Конечно, там были карты и маленькая фишка из слоновой кости, которая прыгала и вертелась между номерами, написанными на столе. Ему казалось, выигрывал тот, чья фишка дольше остается в клетке. Но тогда при чем здесь карты? А еще в игре принимали участие какие-то кружочки со странными символами с одной стороны. Деньги передвигались туда-сюда слишком быстро, чтобы Стен успел сообразить, что к чему. Конечно, если бы он смог сосредоточиться, то все бы понял, но, казалось, в тот момент он утратил возможность думать: прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз принимал источник энергии. Искусственный огонь, оживлявший его нервы и притуплявший чувства, больше не поддерживал организм. Ему становилось все хуже. Помочь Стену выносить боль могло только королевское желе.
Наконец боль стала невыносимой. Ему пришлось пройти в соседнюю комнату и прилечь на диван. Через какое-то время он забылся в тяжелом сне, и ему снились ухмыляющиеся черепа, танцующие и прыгающие перед ним.
Потом пришла Джулия и разбудила его. Она улыбалась.
— Как дела? — спросил Стен.
— Никто не может обыграть меня в синичку, — заявила она, перебирая кучу «зелёных». — Пошли домой. Нам надо отдохнуть. А потом я пойду к Гибберману.
Гибберман был маленьким человечком в твидовой шляпе, надвинутой на лоб. Он склонился над покрытым плексигласом столом, стоявшим в офисе ростовщика на улице Кенел.
У этой напыщенной жабы на шее висела лупа ювелира. Он говорил с легким восточноевропейским акцентом.
