А потом случилось то, чего я никак не ожидал. Правда, сам я в событиях не участвовал, а узнал о них позже от Марики. Она приложила массу стараний и потратила уйму времени, чтобы привести меня в чувство. Поэтому, когда я пришёл в себя, на мне почти не осталось живого места.
Я очнулся от сильных ударов по щекам. Голова трещит, угрожая лопнуть в любой момент, в глазах туман, во рту слюна с привкусом железа, нос болит и вроде как немного распух. Холодно. Я не слышу гул мотора, и, кажется, лежу. Что-то мягкое и пушистое падает мне на лицо. Щекотно. Похоже, это снег.
Стоп! Почему я лежу? Какой снег в самолёте? Где я? Что произошло?
— Что произошло? — повторил я вслух у какого-то мутного пятна передо мной.
Пятно зашевелилось, приобретая резкость и ясные черты, и вскоре превратилось в Марику. Лицо встревожено, глаза круглые, губы приоткрыты. Она часто и нервно дышит. А над головой низкое серое небо, с которого сыплются крупные хлопья снега.
— Что случилось? — снова спросил я и поморщился от хлынувшего потока слов: — Не так часто. Я не понял и половины. Давай помедленнее, ладно?
Марика резким движением вернула под лётный шлем выскользнувшую прядь волос, села рядом со мной в сугроб и рассказала обо всём, что я пропустил, валяясь в отключке. В последнем, кстати, я не виноват. Это Дитер вырубил меня ударом трубы по затылку. Наверное, одной из тех, что я нашёл в хвостовом отсеке.
К слову, она и сама знала не так много, поскольку тоже какое-то время провела без сознания. Похоже, немец и ей врезал по голове.
Марика пришла в себя раньше. Я не стал вдаваться в подробности, почему это произошло. Возможно, Дитер её пожалел и треснул не так сильно, а может, шлем принял на себя часть удара. Да какая разница? Главное, это помогло, и мы сейчас живы, а не догораем в обломках самолёта.
Представляю, как она испугалась, когда увидела меня в роли овоща. А тут ещё и двигатель заглох, и самолёт несётся к земле. В общем, полный набор. Будь я девчонкой, точно впал бы в истерику и просто прикрыл глаза ладошками с воплем: «Помогите!»
А она такая худенькая, такая хрупкая с виду сделала то, на что не каждый мужик отважится: посадила «юнкерс» в чистом поле. Как она это смогла, до сих пор понять не могу. Просто чудо какое-то. Люди месяцами в авиашколах учатся, и то не у всех с первого раза получается нормально сесть. А тут абсолютно незнакомая с авиацией девушка, которая и самолёт-то впервые так близко увидела, взяла и совершила экстренную посадку.
А ведь потом она ещё выволокла меня из кабины и оттащила на безопасное расстояние от самолёта. И откуда у неё только силы взялись? Вот и думай после этого, кто из нас слабый пол.
Я пошевелился, приподнял голову, вытянул руку, чтобы ухватиться за Марику. Рукав куртки съехал вниз. Я сначала не понял, а когда до меня дошло, подскочил, как ужаленный.
Браслет исчез! Ещё недавно я не мог снять его, как ни пытался: он будто врос в кожу, а теперь его нет на месте. Только красноватый след на руке.
Это что же получается, Дитер каким-то образом снял с меня браслет? Но как ему это удалось? Может, он знал какой-то секрет?
Внезапно меня осенила догадка. Я притянул Марику к себе, сунул руку в один карман шинели, в другой, залез за отворот. Пусто! Записная книжка Валленштайна исчезла.
Я встал, опираясь на руку Марики, нащупал в кармане брюк ампулу с вакциной — целёхонькая. Огляделся. Самолёт рухнул где-то посреди голой равнины, пропахав в белой целине глубокую борозду и воткнувшись носом в какой-то невзрачный холмик. Пропеллеры сильно погнулись, а у правого движка винт вовсе закрутило в штопор. Левое крыло надломилось в районе моторной гондолы и воткнулось в снег, изображая горку. Шасси тоже досталось: одно колесо с колпаком обтекателя торчало метрах в двадцати позади самолёта, другое держалось на уцелевшем подкосе и временами качалось от ветра, тихонько поскрипывая.
Унылое зрелище. А если учесть, что вокруг, кроме разбитого воздухолёта, глазу не за что зацепиться, то и вовсе печальное.
Хотя нет, вон там на горизонте чернеет полоска леса. Слева, почти на пределе видимости, опоры ЛЭП расставили деревянные ноги, будто шагают куда-то строем. Справа, на два часа по воображаемому циферблату, темнеет серое пятно рощицы. Чуть сместись в сторону, и оно спрячется за обломки летающей машины.
По колено проваливаясь в сугробы, я подковылял к «юнкерсу». Его хвост высоко задрался вверх, и я сначала вскарабкался на сломанное крыло, а потом, проявляя чудеса акробатики, взобрался на борт и прошмыгнул в хвостовой отсек.
Там всё было кувырком. Вывалившиеся из открытого ящика обрезки труб, инструменты, болты и гайки бесформенной кучей лежали в углу переборки. Защёлки на ящике с «аквалангами» тоже оказались расстёгнуты, а крышка приоткрыта. Я приподнял её, просунув пальцы в узкую щель. Баллоны исчезли. Дитер забрал их с собой, как и книжку барона. Как-то странно всё это.
— Саня!
Цепляясь за выступы обшивки и рёбра шпангоутов, я добрался до двери и, схватившись за косяк, выглянул. Марика стояла возле самолёта, подняв лицо к хмурому небу.
— Почему он это сделал, Саня? Зачем он спасал нас в Берлине, если всё равно хотел убить?
— Не знаю. Подожди минутку, — сказал я и скрылся в чреве самолёта.
Через раскрытую дверь в грузопассажирский отсек намело снега, сапоги скользили по наклонному полу, я кое-как пробрался по белому ковру в кабину, хватаясь за всё, что попадалось под руку. В углу, со стороны кресла второго пилота, в узкой щели между листом обшивки и уголком раскоса застряло лезвие раскладного ножа, того самого, которым я отрезал полоску сукна от шинели. Видно, Дитер забыл о нём, когда удирал с самолёта, а может, просто не стал тратить время из-за пустяка. Когда он нас вырубил, счёт пошёл на секунды. Тут уж не до мелочей вроде «финки», надо вытащить «акваланги» и выпрыгнуть, пока высота позволяет.
Я выдернул нож и собрался выковырять компас из приборной панели. «Шишка направления» вещь, конечно, хорошая, но я как-то больше привык доверять технике. Моим надеждам не суждено было сбыться. Компас, как и остальные приборы, сильно пострадал при ударе «юшки» о землю.
Зато по остановившимся часам и застывшим цифрам на скоростемере я примерно определил расстояние полёта. Мы провели в воздухе семь с лишним часов, перемножаем на триста — получается, что, если я не сбился с курса, мы рухнули где-то километрах в двадцати от Сталинграда. Ну, хоть это радует.
Нажав на кнопку, я переломил нож, сунул в карман куртки и с прежними трудностями добрался до двери. Сел на порог, спрыгнул, чуть ли не до пояса провалившись в сугроб.
