Нажав на кнопку, я переломил нож, сунул в карман куртки и с прежними трудностями добрался до двери. Сел на порог, спрыгнул, чуть ли не до пояса провалившись в сугроб.
Марика схватила меня за руку, потащила из снежного плена. Непокорная прядь снова выскользнула из-под шлема, нависла на глаза. Марика так смешно пыхтела, когда сдувала её, что я негромко гыгыкнул.
— Ты чего? — спросила она и снова фыркнула, сгоняя надоевшие волосы. Тут уж я не выдержал и загоготал во весь голос. — Ну и выбирайся сам, раз такой хохотун, — она отбросила мою руку, обиженно поджав губы.
К тому времени я освободился больше чем наполовину и её помощь уже не требовалась. Правда, душил смех, но с этим я кое-как справился, выбрался из снежной ловушки, упал на спину и вдоволь просмеялся, глядя слезящимися глазами в свинцовое небо.
Под конец моей истерики Марика перестала дуться как мышь на крупу и давай лупцевать меня кулачками. Бесится, рычит, бьёт почём зря, а силёшки — ну вот на четверть пальца не наберётся. Мне от этого ещё смешней, а дыхалки-то уже не хватает. Лежу и не могу: в животе колики, из груди всхлипы какие-то вырываются.
Ну всё, думаю, хватит, а то ведь так и концы отбросить недолго. Схватил за руки, повалил на снег, сверху навис и выдохнул, запыхаясь:
— Снимай… шинель…
— Зачем? — удивилась она, высоко приподняв бровь, но всё же высвободила руки и стала расстёгивать пуговицы.
— Так надо, — сказал я уже более спокойно, вжикнул молнией, снял с себя куртку. — Надень лучше это. Если нарвёшься на красноармейцев, так у тебя будет больше шансов остаться в живых.
Марика одарила меня влюблённым взглядом:
— Я тебя одного не оставлю, пойду с тобой до конца и буду рядом, что бы ни случилось.
Я встал, покачивая головой:
— Нет.
— Но я…
— Не спорь, так будет лучше для всех. Ты всё равно не сможешь вернуться со мной в будущее. Твоё место здесь, а моё там. Понимаешь?
Марика села на снег, низко склонила голову. Я помог ей подняться, взял за подбородок, чтобы видеть василькового цвета глаза, в которых дрожали слёзы.
— Я люблю тебя и не прощу себе, если с тобой что-то случится, — прошептал я, выдыхая облачка морозного пара.
— Ты можешь остаться со мной, — робко сказала она. — Я стану тебе верной же…
— Нет, Марика, нет! Я бы очень хотел, но это не в моих силах! Я должен исполнить предназначение, должен сделать то, ради чего я сюда попал! Я не знаю, чем это закончится. Не знаю, что будет со мной потом. Может, я вернусь домой в будущее, а может, навсегда останусь здесь, и мои побелевшие кости найдёт какой-нибудь пионер через тридцать лет. Но я обещаю, — я взял её холодные ладошки в руки, прижал к груди, — если я выживу и останусь здесь, я найду тебя, где бы ты ни была, и ты станешь моей женой.
Марика всхлипнула, привстав на носочки. Я ощутил её дыхание на своих губах и в следующий миг мы слились в долгом поцелуе.
— Ну всё, всё, пора, — я отстранился от Марики, заглянул в прекрасные глаза и снова поцеловал. Второй поцелуй длился дольше первого, на этот раз уже Марика оттолкнула меня:
— Хватит! Не надо мучить друг друга!
Она отвернулась, глотая слёзы. Я тоже чувствовал себя не лучшим образом, хоть и понимал: другого выхода нет. Чтобы как-то скрасить неловкое молчание, помог ей переодеться, сам влез в рукава шинели.
— Давай-ка уберём это, — я показал на пришитого над карманом куртки орла со свастикой.
Марика, закусив губу, вцепилась в эмблему кончиками пальцев, резко дёрнула, как будто хотела вместе с тряпицей оторвать часть своей души. Наверное, ту самую, где поселился я.
— Давай помогу, — я достал «финку» из кармана уже её куртки, с щелчком извлёк лезвие, в два счёта спорол нацистскую символику и вернул нож на место. Марике он всяко нужнее, чем мне. — Вот и всё, делов-то, — я скомкал клочок вышитой серебряной нитью ткани, швырнул в оставленную самолётом борозду. — Ну что, пойдём?
Я поковылял впереди, прокладывая в сугробах дорогу. Следуя в метре за мной, Марика ступала в глубокие ямки моих следов.
Мутный глаз солнца равнодушно следил за нами из-за плотной пелены облаков. Ветер свистел где-то высоко над головой, изредка прижимаясь к земле, снимал с голубоватых барханов снежную пыль, закручивал в спираль или змейками гонял по холмистым просторам.
Мы шли наугад. Единственным ориентиром служил извилистый пунктир ивняка — кусты неровной строчкой пересекали поле по всей его бескрайней длине — и темнеющий вдали лес. Марика, когда тянула меня из сугроба, сказала, что вроде бы видела рядом с ним деревеньку, но не уверена:
— Некогда было разглядывать, что там внизу. Я больше думала, как посадить самолёт.
Я похвалил её, сказав, что лучше сосредоточиться на чём-то одном, чем распылять внимание на всякие мелочи. А деревня там обязательно должна быть, теперь я в этом был уверен, заметив серые штришки над лесом. Конечно, это могла дымить сгоревшая техника, но мне хотелось верить, что это мирный дым из печных труб.
Прошёл почти час, а мы едва одолели две трети пути. Сплошная белизна утомляла. Глаза радостно цеплялись за торчащие из сугробов пучки кустарников и пролетающих в небе птиц. Не представляю, что стало бы с нами, не будь тёмной полоски на горизонте. Она не только служила ориентиром, но и спасала от снежной слепоты. И это при том, что день сегодня был пасмурный. А если бы солнце ярко светило?
Но на этом наши приключения не кончились. Мы всё время шли, утопая по колено в сугробах, пока я не угодил в настоящую охотничью яму: запорошенную снегом полынью. И как я сразу не сообразил, что ивняк показывает границы речки? Да хоть бы приметы какие были: береговой склон там, ну или обрыв. Так нет ведь. Ровное поле без каких-либо намёков на западню. А кусты… Ну что кусты? Они разве всегда растут по берегам рек? Может, здесь низинка заболоченная, откуда я знаю.
В общем, попали мы в переплёт. Марика даже закричала, когда я стал исчезать у неё на глазах. Сначала ноги до середины бедра, потом я провалился по пояс и вот уже руки лежат на снегу, а сам я по грудь в ледяной воде. Дыхание сразу перехватило, голову как будто сдавил железный обруч, в глазах чёрные точки пляшут и сердце бешено бьётся. Шинель сразу потяжелела, да и сапоги свинцом налились, так и тянут на дно. Повис я на тёмной от расплескавшейся воды кромке льда и боюсь пошевелиться, а ну как она обломится, и меня течением под этот панцирь затянет.
Марика попробовала сунуться ко мне, но я гаркнул:
— Близко не подходи! Случись чего — водяному одного утопленника хватит.
Она как забегает по берегу, как замашет руками, как завопит:
