– Отлично. Когда они пойдут на Кев, все, что может их задержать, играет нам на руку.
– Прорвав нашу оборону, они за пять-шесть дней доберутся до Белых холмов, – сказал Джон. – Если бы у нас была пара кавалерийских дивизий, их бы это здорово задержало. Мы слишком привязаны к железной дороге.
Эндрю промолчал. Джон понял, что командующий ничего не может предложить.
– В конце концов это не так уж и плохо, паровозы отличное подспорье и на заводах. Но двенадцать локомотивов сейчас в Испании, двигатели нужно перебрать. К тому же необходимо проверить пути – рельсы могут не выдержать такой нагрузки.
– Послезавтра это будет уже не так важно.
– В шестидесяти милях от Кева у меня стоят команды рабочих, и, как только пройдут поезда с последними войсками, они начнут разбирать пути. Это даст около шести тысяч тонн металла. Его можно пустить на изготовление пушек или на строительство фортификаций.
– Отлично придумано, – одобрил Эндрю. – Но не опережай события, подожди приказа и только потом начинай разбирать пути.
– Но вот с продовольствием у нас проблемы, Эндрю. В лучшем случае его хватит на сорок дней. Армейские пайки пришлось отправить в Испанию на склады. Эмил беспокоится, как бы не разразилась эпидемия. У нас много тифозных больных – после прошлой зимы в Ярославе вспышка болезни еще не утихла. Есть пара случаев заболевания оспой и несколько чахоточных, но это, скорее всего, из-за дождей в последнее время.
– Надо молиться, – сказал Касмар.
– Отец, если есть такая молитва, после которой наступит хорошая погода, я с удовольствием помолюсь.
– Приходи завтра на утреннее богослужение, сын мой.
Они уже дошли до площади. Город казался мрачным и вымершим, полным загадочных теней, каким бывает только пустой город. Эндрю прямо-таки чувствовал, как вокруг толпятся духи умерших.
– А что с заводами?
– Еще вчера вывезли.
– Государственные бумаги?
– Вывезли все, – ответил Билл Уэбстер. – Прессы для денег, казначейские билеты, разные бумаги, документы, кучу бюрократического мусора.
Эндрю только головой покачал. Трудно было представить, что для этого потребовалось несколько вагонов, но если придется восстанавливать Русь после войны с мерками, все это еще понадобится.
– Что мы забыли? – спросил он тихо. Все минуту помолчали.
– Спасти весь город целиком, – печально сказал Яро, один из сенаторов.
– К сожалению, это невозможно, – прошептал Эндрю, глядя на площадь и на собор. Часы, спроектированные Готорном, отсчитывали минуты над их головами.
Когда люди вновь вернутся сюда, что останется от былого великолепия – лишь обгорелые обломки? И смогут ли они вообще вернуться, или теперь они превратились в вечных беженцев, как странники, которые вечно бродят по свету впереди орды?
– Завтра начнется главное действие, господа. Поэтому всем нам лучше пойти поспать.
Эндрю посмотрел вверх. Юго-западный ветер гнал тучи по небу.
– Завтра будет ясная погода, – сказал Джон. – Аэростаты смогут подняться в небо, и мерки наконец поймут, что произошло.
Эндрю кивнул и пошел к своему дому.
– Я думал, почему бы мне не зайти и не поговорить о моих мушкетах, – сухо произнес Винсент.
– Этим занимается Джон, а не я, – ответил Чак. Неожиданное появление Винсента застало его врасплох.
– Джон далеко, до него триста миль, так что я еще не скоро смогу обсудить с ним это. Вчера я видел, как прямо с завода в Риме увезли по меньшей мере тысячу мушкетов. И я, черт побери, хочу знать почему.
Рабочие, стоявшие неподалеку, молчали, глядя на Винсента с откровенным возмущением, словно он завизжал посреди церковного богослужения.
Чак жестом предложил Винсенту выйти наружу.
– Не тревожь моих людей, – холодно сказал он. – Здесь делают точные инструменты. Если у кого-нибудь из них дрогнет рука, то несколько недель, а может, и месяцев работы пойдут насмарку.
Винсент и не подумал извиниться, он только сердито посмотрел на Чака.
– Почти половина моих людей по-прежнему безоружна! Как, по-твоему, я могу чувствовать себя при этом?
– Я все понимаю, Винсент, – отозвался Чак.
– И какого черта тебе понадобилось здесь делать? Я слышал, что ты снял с работы в Риме сотню оружейников. Сколько же мы теряем из-за этого оружия? Порох исчезает, куда-то делся один из двигателей, и олова нигде не достать. Поговаривают, что ты строишь здесь секретный завод.
Чак пожал плечами с видом полнейшей невинности.
– Джон знает, что тут творится?
– Эндрю предоставил мне самому решать, что нужно делать, а что нет.
– Это не похоже на Эндрю. Обычно его приказы звучат гораздо точнее.
– Но он именно так и сказал, – произнес Чак тоном оправдывающегося школьника. – И у меня, кстати, есть письменное подтверждение.
– Мне нужно пятьсот мушкетов, Фергюсон, десять батарей и побольше патронов и снарядов.
– Ты просишь их у меня или требуешь? – спокойно спросил Чак.
– Я объясняю. Ты распоряжаешься всем оружием, потому что все люди Джона заняты на постройке оборонных сооружений в Кеве. Делай что угодно, приказывай что хочешь и кому хочешь, но я должен получить мушкеты.
– Или?
– Кто-нибудь из моих людей поговорит с Джоном и намекнет, что ты тратишь чуть ли не тонну пороха в день. Посуди сам, сколько патронов могло бы получиться из такого количества?
– Ты мерзавец, – прошептал Чак.
– Конечно, – холодно ответил Винсент. – Половина армии Марка сражается на южной границе с двумя уменами мерков. Я собираюсь вывести отсюда войска и пойти ему на подмогу. Будь я проклят, если соглашусь проводить эти дурацкие учения в тылу, когда на фронте разворачиваются настоящие события.
– Да что с тобой случилось, Винсент? – поразился Чак.
Он вопросительно посмотрел на Дмитрия, который стоял неподалеку и с интересом прислушивался к беседе. Впрочем, старый солдат не понимал по-английски ни слова и не мог уяснить, в чем, собственно говоря, дело.
– Я просто выполняю свою работу, – сказал Винсент.
– Война для тебя стала слишком личным делом, – тихо сказал Чак. – Разумеется, я ненавижу этих мерзавцев, а кто их любит? Но я не позволю им влезть ко мне в душу и подчинить ее. Да, я нарушаю правила, но я нутром чувствую, что прав, и что именно то, что я делаю, позволит нам победить. А ты превращаешься в такого же убийцу, как и они.
– Не учи меня, – прошипел Винсент.
– Было время, когда ты без колебаний учил нас, ты проповедовал мораль целому полку. Ты убедил солдат остаться здесь, хотя Тобиас уговаривал их собирать вещи и улепетывать. А сейчас в тебе осталась только ненависть. Мерки не получили твоего тела, но, боюсь, они уже получили твою душу.
