– Я не собираюсь слушать твои измышления, – оборвал его Винсент.
– Если хочешь получить свои проклятые мушкеты, лучше послушай.
Винсент посмотрел на Чака.
– Винсент, ты мне нравишься и всегда нравился. Черт, мы выросли в Вассалборо вместе. Помню, как-то раз ты ходил с нами на пруд Веббера. Твой отец тогда поднял страшный шум из-за того, что мы купались нагишом.
По лицу Винсента скользнула улыбка.
– Я помню, какими глазами ты смотрел на мою сестру Элис, – продолжал Чак.
Винсент промолчал, но, склонив голову к плечу, внимательно слушал старого друга.
Тогда мы были невинными детьми, – вздохнул Чак. – Никто даже не думал, что мы вырастем и станем убийцами. Я хотел быть инженером и изобретать машины, ты собирался учиться и стать преподавателем или писателем, как полковник Кин. А мы оказались втянутыми в войну. Винсент, я занимаюсь этим, потому что это моя работа, но ты полюбил войну.
– Только так мы можем победить, – ответил Винсент.
– Посмотри на Кина. Черт, я помню, под Геттисбергом… ему и правда нравилось воевать, даже когда убили его брата. Но посмотри на него сейчас. Он стал генералом, командующим. Кто-то должен вести войну, и он взвалил это на себя. Но я бы ни за что на свете не хотел оказаться на его месте. Это как рак, разъедает тебя изнутри. Ты станешь таким, как Кин, ты уже герой и все такое прочее, но в конце концов окажется, что внутри ты мертв.
– Ты закончил проповедь, брат Фергюсон? Чак кивнул.
– Тогда я хочу получить свои ружья.
– Дам сколько смогу. Обещаю, что ты получишь их как можно скорее.
– Тогда твоя тайна так и останется тайной.
– Как дела в Риме?
– Хаос. Юлий размещает беженцев. Не обошлось без неприятностей – пара пожаров, болезни, но в целом все в порядке. Думаю, крестьяне всегда поймут крестьян. Как говорится, «рыбак рыбака видит издалека». Плохо то, что беженцы продолжают прибывать. Не то чтобы мерки представляли такую угрозу на юге, но они привязывают нас к южному фронту. А город превратился в настоящий детский сад. У нас в доме – две матери и пять детей, Танины родственники.
– А как Оливия, дочь Марка? Винсент покраснел.
– С ней все в порядке. Она спрашивала о тебе.
– Что это ты покраснел, Винсент?
– Ничего.
– Ну-ка признавайся, у вас что-то было. До меня тут доходили кое-какие слухи.
– Клянусь, ничего не было, – сказал Винсент поспешно. Чак решил больше не возвращаться к этой теме.
– Ты слышал сегодняшнее сообщение? – спросил он мирно, и Винсент облегченно перевел дух.
– Об эвакуации Суздаля? – Он кивнул.
– Плохо дело. Я почему-то думал, что город останется в наших руках. А сейчас будто услышал о захвате Мэна мятежниками. Суздаль стал нашим домом. Черт, у меня там симпатичный домик, и я собирался построить настоящий большой дом с террасой, башенками и изгородью, обзавестись семьей, детишками…
– Война, – пробормотал Винсент и потупился. – Кстати, как там насчет снайперских винтовок?
Чак заколебался.
– Я не могу делать их так быстро. У меня много другой работы.
– Я видел, что ты дал одну Эндрю. Я тоже хочу.
– Собираешься лично пристрелить кого-то? Винсент улыбнулся и ушел.
– Какого черта он сюда явился? – спросил Теодор, подходя к Чаку.
– Пришел поторговаться, чтобы кое-что получить взамен.
– Он хороший генерал, – сказал Теодор. – У меня братья служат в Восьмом полку. Говорят, он – прямо огонь.
– Огонь может прогореть, – ответил Чак.
Он кивнул Дмитрию и пошел обратно в мастерскую.
Дмитрий кивнул в ответ и подошел к Винсенту, который уже садился на лошадь, чтобы отправиться в Испанию.
– Ты получил оружие? Винсент улыбнулся.
– Что он говорил?
– Ничего особенного.
– Нужно выучить ваш английский, а то больно страстно вы обсуждали это самое «ничего особенного».
– В том, что он говорил, действительно нет ничего особенно интересного для тебя, Дмитрий.
Дмитрий промолчал.
Винсент, насвистывая, пришпорил лошадь. Он еще не был готов действовать, но дайте ему еще пару месяцев, а уж что ему делать, он знает.
Впервые за много месяцев Эндрю увидел у нее на глазах слезы. Он неловко подошел и обнял Кэтлин. Мэдди спала у нее на руках.
– Мы так старались, чтобы у нас дома было хорошо, – сказала она, обводя взглядом комнату. Голос у нее дрожал. – Людмила дала мне занавески, еще когда я жила в том маленьком домике в Форт-Линкольне. Она отошла от Эндрю.
– Колыбелька Мэдди. Помнишь, как гордились парни, которые нам ее подарили? – Она погладила спинку стула, словно прощаясь с добрым другом; на несколько секунд ее взгляд задержался на висевшей в рамке фотографии из газеты – Эндрю и Кэтлин. Единственное, что она забрала с собой, – медаль, врученную ей самим Линкольном. – Господи, и все это мы потеряем.
Прижав к себе ребенка, она выбежала из комнаты, Эндрю молча последовал за ней.
На пороге их ждали два солдата Тридцать пятого полка, чтобы нести их скромный багаж. Люди, остававшиеся в городе до конца, сейчас шли к станции, таща узлы и чемоданы.
Эндрю огляделся. Большинство солдат из полка были ему незнакомы. Те, с кем служил Эндрю, теперь командовали другими подразделениями, вошли в его штаб или выполняли работу в правительстве. А в полку теперь служили русские, римляне и даже несколько карфагенян. Все они носили форму старого образца; темно-синий мундир, голубые брюки и кепи с номером «35». На плече – одеяло в скатке и спрингфиддовская винтовка. Впереди полка несли старое полковое знамя, побывавшее в сражении еще при Антьетаме, залатанное и чиненное несколько раз, темно-синее знамя штата Мэн и голубой стяг Руси. За ними виднелись знамя и эмблема Сорок четвертой батареи и такой же американский флаг.
Даже сейчас Эндрю переполняла гордость – полк с честью выдержал все испытания, выпавшие на его долю, и выдержит все, что в дальнейшем преподнесет ему судьба. Даже если они никогда не вернутся сюда, если придется обойти весь мир, пока есть те, кто помнит честь и славу минувших сражений, кто сохраняет знамена, полк будет жить.
Эндрю казалось, что под знамена собрались души всех тех, кто служил в полку: его брата Джона, Киндреда, Сэдлера, Данливи из Сорок четвертой батареи и, конечно, Ганса.
– Мы вернемся! – крикнул Эндрю. Его голос разнесся по всей площади.
Он посмотрел на товарищей, словно в их рядах по-прежнему оставались умершие братья по оружию, и прошептал:
– Мы вернемся! – Он снова возвысил голос: – Мы будем бороться до конца! Город, страна канут в небытие, но нас будут помнить. Пройдет время, и наши внуки будут говорить об этих днях, вспоминать вас, ваши подвиги. Они будут знать, что вы принесли себя в жертву ради их свободы. Наши дома, наш город могут разрушить, но мы восстановим их, мы избавимся от страха, который тяготеет над этим миром много сотен лет. Именно во имя освобождения мы и боремся.
