— Добрался. — Это из-за стола говорится. Локо ихний, или как его. — Добрался — получай.
И старуха, от стены отделившись, протягивает мне тарелку не тарелку — плоскую хрустальную вазу со множеством зеленых травинок, из коричневых луковок торчащих. Зеленый газон как бы. При этом шепчет, извиняется, просит понять, что это она только разные семена проращивает, что ничего больше, а если что не так, то хоть у Локо спроси… Я кое-как хрусталь подхватываю и вдруг неожиданно для самого себя бубушке говорю:
— Мне именно это и нужно. Спасибо, бабушка. — Хотя понятия не имею, зачем мне трава эта.
— К Ладье не ходи. Отправка там, суета. — У Локо голос скрипучий, как дверь входная. — А там как хочешь, мое дело — сторона
если хочешь можешь посмотреть но на нее не поднимайся твой путь другой
А тут всего ничего до пристани было. Два шага. Но пока я эти два шага шел, с травками моими волшебства произошли. Можно мне там, куда пошел, про еще какое-то волшебство говорить? Можно. Не запрещается. Говори не говори…
Так-то травки в жидкости прозрачной плавали. Луковицами вниз, одна зеленая щетинка на поверхности. А стоит одну вытащить, на воздухе обращается оно в нечто необыкновенное. В пурпурное что-то, многолепестковое. В колбаску-камышинку, вдруг вспухающую и трескающуюся, а в трещинах, под бархоткой бурой — ярко-лимонное. В гроздь цветков меж собой переплетенных, лиловых нестерпимо. Никогда таких цветов не видел и не увижу никогда больше. Очень красивые. Сказочные. Уж не сказка ли? Опять Перевозчик забавляется. Нет, не так…
Вот и рядом с Ладьей я стою. Вот и вижу ее. Своими глазами, сам. Если поближе подойти, борт потрогать могу, доски черные вековые. С борта сходни кинуты, и по ним поднимаются. С узелками какими-то мелкими. И один из тех, кто к сходням подходит, мне отчего-то знаком смутно. И вот и еще один, такой же смутно знакомый.
Нет, не вспомнить мне. Видел? Встречал там, в Мире? Не дай Бог, описывал?.. Не вспомнить.
Я чуть в стороне, под носом округлым Ладьи. Борт высоко, по нему, ручищи раскинув, спиной ко мне стоит он. Шкипер и капитан. Перевозчик…
Ладья Харона
Скрипят сходни. Слабенько так, чуть-чуть. Едва слышно. Не под всяким ступившим отзовутся. Потому что чем дольше они тут пробудут, каждый из на Ладью попавших, тем более невесомы они, бестелесны. А то ли еще будет посреди Реки, на стрежне. Да и сходни мощны, пушку вкатывай. Нет, определенно кто-то за плечом моим мне все это шепчет-наговаривает. Тихо так, тише, чем на ухо шепот. Не сказал же всего этого Гордеев. Не успел. А самому мне знать — откуда?
Этот черный наверху неспешно поворачивается. Он и на площади с танатами был. Огромный, могучий, равнодушный. На меня полувзгляд кинул, потом — к танату, со швартовыми копошившемуся. Танат хотел швартов рубить, а этот сверху ему вроде как крикнул. Беззвучно только, но пятнистого в хламиде аж пошатнуло. Торопливо стал петли скидывать.
Сходни затрещали, убрались. Ушла Ладья. По Реке вниз, по черной. Кто остался, с пристани разбрелись. Один я с моими цветами невероятными, и куда же мне теперь
так оставайся же со своими волшебствами и со множеством
Танат. Не один, орава целая. Мечи вздернули, но не с угрозой, а вроде с почтением. Приглашают. Пойду, что ж. И они по бокам. Караул почетный. А может, и конвой. Друга бы мне, но нету Друга.
Как нет? Есть!
Снова непонятность такая же, как в первый момент, когда я в Тэнар-ущвлье вокруг себя огляделся. Только что одно было — и раз: иное все. Как в «накатах» — бац! — переключение. Подготовили меня «накаты» мои, здесь меньше оторопь берет.
Нет уже танатов. За дверью остались. Маленькой такой, неприметной дверью неприютной хибарки, одной из сотен. А только внутри не помещеньице с потолком нечистым и полом земляным. Не стол под слепыми лампами, как у Локо. Не чулан паутинный. Дорога за дверью.
Мы с Другом идем по длинному крытому Тоннелю. Не говорим, только плечо к плечу держимся, и мне хорошо. Надежно. Не то что одному, верно? Главное, знать — Друг рядом, и не нужны слова. Даже видеть не обязательно. А Тоннель — он тоже с буквы большой. Так вот.
По сторонам окна полукруглые, за ними свет, как настоящий дневной. Я потому и подумал сразу, что Тоннель — крытый. Теперь понимаю, что ошибался. Откуда там снаружи день? Долго идем. Долгая дорога. Все сошлось, как Гордеев говорил: зеленый газон, цветы и дорога. И еще должна быть
вспышка
Как на секунду из «окон» будто тьмой полыхнуло. Ударило как будто. Черное и белое местами поменялись. Тоннель ярким сделался, «окна» почернели. Негатив словно. На одну секунду, но уж больно та секунда долгая.
— Я должен вернуться, — Друг говорит. На плечо руку кладет, улыбается печально.
— Как же так? Мы вместе!.. — А сам на него не смотрю, в цветочки свои уставился. Ненужные. Не остановить ими Друга. Может, выкинуть их, волшебства мои бесполезные?
— Мне уже поздно. Цветы береги, пригодятся.
И уходит. Удаляется во вновь обратившемся из негатива Тоннеле. Потерялся в темноте. Один голос только:
— Еще восемь попыток у меня! Еще восемь!.. — Погас голос, и эхо погасло. Восемь? Много непонятного…
И нет уже Тоннеля. Стены обрываются, а ниже — вода. На сваях Тоннель стоял, но эта вода — не Река. Чистая, бегучая. Живая вода. Открытая часть Тоннеля упирается в травяной берег. Мурава зеленая. И дети, мальчик, и девочка, встречают меня, черноглазые, в коротких рубашонках.
И мальчик — это я сам. Так должно быть. Я вижу просто. Фотографии свои помню.
Но он качает головой:
— Не-ет, не сейчас. Не в этот раз еще. Сейчас ты — иди! — Вверх по тропке указывает. По другому берегу, до которого я дошел. Довели меня до Того берега, значит. Так?
Выходит, так! — сказал кто-то, но я только отмахнулся. Потому что знал, кто. Я отдал ребятишкам свою вазу-тарелку. Они смеются, кусают разноцветные волшебства. Чего только мы в детстве из соседних палисадников не таскали, чем не объедались, как не поносили потом, дурачки. Звериных детенышей инстинкт. И я им тоже улыбаюсь. Один только раз улыбаюсь здесь.
Шаг вперед по тропинке, в мураве указанной, вверх взбегающей, — и снова: бац! Да не единожды, а как из меня в Крольчатнике рвалось, вырваться не могло: бац! бац! Опять переключения, опять — раз! и другое. Одно за одним. То еще здесь, у среза Живой воды, я стою, нарядом домушка какая-то хитрая, и хозяин у нее хитрый, мужичок в бороды клочьях, шебаршит все, подхихикивает, на меня не глядя. Не понять — мешок на нем изнанкой вывернутый накинут или рубаха расшитая То то, то это. Бац! бац! Комната хламом забитая, постель, девица аппетитнее некуда в полном без ничего, и я рядом — орясина орясиной. Рук протянуть не успел, если мог бы даже, снова: бац! и нету девицы, постели, комнаты. Шаги мои по тропке вверх. Ног не чую, плыву будто. Что интересно, за мгновения эти я себя стремительно взрослеющим ребенком чувствовал. Как вот если бы мальчонкой этим на самом деле стал, и раз-раз-раз годков мне прибавлялось. Перещелком. Как рука ведущая ускорила
