Едва все присели вниз окопа, чтобы, как выразился Яков немца зазря не беспокоить, как политрук вновь заявил о себе. Невысокий, чернявый с вечно слезящимися глазами, он строгим голосом спросил:
— Предъявите ваши документы!
Судя по его фигуре — рука на кобуре, грозно сверкающие глаза, выпяченная вперед грудь — он был уверен, что это самые что ни на есть настоящие дезертиры.
— Где ваши документы? — он буквально навис над бойцом, который в это время сидел на корточках возле раненного. — Дезертиры? Что, не понравилось у немцев? Или, наоборот, понравилось?!
Все молча следили за ними… Что удивительно в это самое время боец, на которого политрук направил все свое внимание, был совершенно спокоен. Казалось, его не трогали ни вопрошающие взгляды остальных, ни натиск политрука, ни свит пролетавшего свинца. Он был совершено невозмутим и это просто добило доморощенного комиссара.
— Так я и думал! — злорадно проговорил он, расстегивая кобуру и вытаскивая пистолет. — Сдайте оружие! Вы арестованы!
— Это что же такое? Они же свои…, — недовольно пробурчал моряк, вставая во весь свой внушительный рост. — Разобраться бы надо! Товарищ политрук, может контуженный он или вообще из разведки…
— Разберемся! — бросил в ответ тот. — Во всем разберемся. Арестовать их!
Пришедший неожиданно резко выпрямился и в его руке блеснула финка. Он так и не снял маскировочный капюшон, из под которого сейчас угрожающе блестели его глаза.
— Что? — политрук не верил своим глазам.
— Политрук! Отставить! Я сказал, отставить! — за его спиной появился командир разведчиков лейтенант Мареев. — И ты, морская душа, тоже варежку то закрой, не в море! Перед тобой старший по званию! Что за шум? Кто такой? Капюшон сними!
В этот момент лейтенанту пожалуй впервые за много этих проклятых дней стало, действительно, страшно по-настоящему. Скинутый капюшон обнажил лицо или точнее то, что должно было быть лицом.
— Какого черта? — отпрянул он назад, не веря своим глазам. — Это…
Из скомканной зеленовато-бурой ткани на него смотрели перекрученное черными жгутами обожженной ткани хмурые глаза. Глубокие шрамы покрывали абсолютно лысую голову и клоками переходили на скулы, а потом спускались ниже. Обожженная кожа дополнялась странными жгутами, напоминавшими грубые медицинские швы…
— Мареев, Мареев, — установившую тишину нарушил чей-то шепот. — Ты слышишь меня, лейтенант?
Разведчик опустил ошалелые глаза внизу — туда, откуда и раздавался этот странно знакомый шепот. На земле лежал укутанный человек, на которого он сразу и не обратил внимание. Его бледное без единой кровинки лицо ему сразу же показалось удивительно знакомым.
— Лейтенант Мареев, ты меня узнал? — раненный смотрел прямо на него. — Комиссия особого сектора ЦК капитан Смирнов… Передай в Ставку… Операция «Второй фронт»… Он согласился на все условия… Не забудь, лейтенант… Он согласился на все условия… Второй фронт…
…В каждое время есть такие удивительные слова, которые, лишь будучи произнесены вслух, начинают моментально менять существующую реальность. В грозный 1941 год такими словами могли быть очень многие узнаваемые аббревиатуры и фамилии, ставшие символами эпохи на многие десятилетия.
В мгновение ока политрук подобрался. Его умению «держать нос по ветру» можно было бы только позавидовать. Как про него говорили… Немецкий артиллерист еще только тряпочкой снаряд протирает и думает куда его направить, а «наш николка» уже в укрытии.
— Это какие такие сведения, лейтенант? — решительным движением от отодвинул одного из бойцов, с любопытством разглядывавшего обоих разведчиков. — Разведданные? А как же политуправление фронта? И когда это вы его встречали? А, товарищ лейтенант? — он вновь был в своей стихии, когда за валом вопросов, произносимых с напором и апломбом, можно было так надавить на человека, что он быстро терялся и был готов рассказать обо всем, что угодно. — Что вы молчите?
По-видимому, Мареев тоже был знаком с таким приемом, поэтому отреагировал на него именно так, как и должен был. Его прищуренный взгляд остановился на взъерошенном командире с таким искренним удивлением, словно говорящем — а, собственно, какое-твое дело? Мериться своим оскорбленным достоинством он долго не стал.
— Товарищ политрук, это майор Смирнов. Его личность может подтвердить комполка, — разведчик выпрямился и стал оглядываться. — Он был за линией фронта с особым заданием и я бы, на твоем месте, был по-осторожнее… Ты же знаешь, всех этих оттуда, — в этот момент он с плохо скрываемым удовольствием стал наблюдать за впавшем в сомнение политруком.
— … Алексей…, — раненный снова очнулся. — Срочно доставить сообщение. Аллюр три креста. В Ставку. Срочно, — выдавив из себя последнее, он бессильно откинулся на постеленную плащ палатку.
Специальный поезд въезжал на станцию уже под вечер, когда железнодорожная служба смогла наладить движение. Массивные паровоз за счет дополнительных навешанных листов металла, прикрывающих уязвимые места, выглядел не просто угрожающе массивным. Сейчас, в полумраке наступающих сумерек угловатые контуры казались медленно крадущимся телом монстроподобного зверя, пытавшегося скрыться за густыми клубами выбивавшегося к низу пара.
— Все готово? — тройка высших офицеров германского командования вытянулась в струнку перед самым крупным вагоном, имевшим незнакомые обводы. — Проверьте еще раз! Никаких случайностей быть не должно! Оберштурмбаннфюрер ненавидит случайности!
Удивительно, но говоривший в таком повелительном и чуть снисходительном тоне офицер был ниже по званию, чем те, кто тянулись перед ним. Наконец, он кивнул головой и, повернулся к вагону, в глубине которого через несколько секунд исчез.
— … Все выполнено, — оставшиеся на перроне еле слышно переговаривались. — Я подтянул второй батальон к северной оконечности…
— За госпиталь тоже можно не переживать, — вклинился другой. — Персонал предупрежден. Везде расставлен мои люди… Можно не опасаться…
— … Отлично, господа, — на грани слышимости подытожил третий. — С этой диверсией мы все можем оказать в глубокой … Боюсь, если эти шишки будут недовольны принимаемыми мерами, то самая зловонная дыра близ Эль-Аламейна нам покажется самым райским местом на этой чертой земле… Идут…
Из вагона спрыгнул тот же самый молодцеватый офицер-порученец, в идеально сидевшем кителе бархотно-черного цвета. Следом за ним спустились еще два человека, о которых сразу можно было сказать — гражданские. Первый, невысокий полноватый человек, не смотря ни на что носил мешковатый и мятый мундир оберштурмбаннфюрера СС с небрежно накинутым на него пальто. Он подслеповато щуря глаза, он коряво вскинул руку встречавшим его офицерам.
— Я ничего не хочу слушать о том, кто виноват, и что было вами сделано. Если честно, мне совершенно наплевать на этот убогий городишко и на всех, кто тут живет, — офицеры ждали почти всего — дикого ора с топаньем по земле и мощной тряской кулаками перед их носами, злобным шипением, срыва погон и т. д., но не такого начала. — Я хочу видеть моего человека, — увидев некоторое недоумение на лице старшего по званию, стоявшего чуть в стороне от остальных. — Майор Вилли фон Либентштейн. Проводите меня к нему! Марк, прошу вас.
Высокий здоровяк в бобровой шубе с густым серебристым отливом, усмехнувшись при виде этой сцены, двинулся за ним.
— … Вы теперь понимаете степень моей обеспокоенности, Марк? — спросил Грайте, запахивай пальто. — Обратите внимание на стены зданий… Фасад комендатуры. Заметили? — тот прилежно вертел головой, в тоже время сохраняя на лице выражение недоумения. — Ну что же вы… Даже я как практически гражданский человек, вижу, что совершенно нет следов выстрелов! Смотрите! Ничего! А было доложено о хорошо спланированной диверсии, которая опиралась на глубоко законспирированное подполье в самом городе. В рапорте от заместителя коменданта ясно написано, что в диверсии принимали участие несколько отрядов численностью по двадцать — тридцать прекрасно подготовленных диверсантов. А что мы с вами видим? Да, ни черта! Они что святые, что ли? Прошли по «воздуху аки по земле» и совершенно незаметно отравили пищу или что там еще …
— Господин штурмбаннфюрер, прошу вас сюда, — шедший впереди них полковник, к тому же, по всей видимости, пытавшийся хоть что-то услышать, указал на приземистое грязно-серое здание, притулившееся в переулке. — Здесь нас уже давно ждут, — добавил он устремившемуся туда Грайте.
— … Ничего, сейчас мы все узнаем…, шептал тот, поднимаясь на высокое крыльцо. — Этот поганец, Вилли, все расскажет… О, мой бог! — непроизвольно вырвалось едва высокие зашарпанные двери открылись и впустили их в холл.
