— Кстати… — он как-то внезапно взял себя в руки и с усилием заставил себя успокоиться и говорить ровно, — Я и подготовился. Насколько мог — в тех условиях, в которые ты меня поставила. Да, для меня, как для мужика, унизительно сознавать, что ты, глупая баба, меня поставила «в условия», — но это факт. Я сделал все что мог. Если бы я пошел вообще на твои условия, — как ты хотела: делить квартиру, разбегаться и жить каждому своим умом, — то ты сейчас вообще была бы в полной и безусловной заднице. Так что цени хотя бы то, что имеешь, — и сознавай, что это благодаря мне. Не я, — ты бы сейчас жила бы в «отдельной квартире», — но одна, и не здесь, и вчерашний инцидент с гопниками вполне возможно для тебя стал бы последним!
— Все всегда «благодаря тебе»! Благодетель нашелся! Не бойся, одна бы не осталась! Много о себе думаешь!
— А я и не боюсь! После того, как мы с тобой развелись, — ты свободная женщина!.. (Обааа… — подумал я, — Ну нифига себе новости… А я и не знал…) Свободная, самостоятельная женщина, бизнесвумен! С бизнесом и самостоятельным принятием решений! Ведущая, бл…!
Батя, судя по всему, двинул к двери, и я отпрыгнул, собираясь принять вид «Я не при делах», но он опять затормозил у двери и продолжил:
— Тебя никто здесь не держит. Ты постоянно меня обвиняла что я — негативщик и агрессивное говно, что «нужно мыслить позитивно», — промыли тебе мозги на тренингах личностного роста! Так вот и применяй свое позитивное мышление к текущей ситуации, — насколько оно тебе поможет вместо ствола, тушенки или того же устосова топора! Мы сейчас уедем, — а у тебя, если что не устраивает, есть время собраться и свалить куда-нибудь в более, на твой взгляд, подходящее место! Где тебе будет хорошо и позитивно. Я тебя не гоню, но и выслушивать больше твою чушь не намерен! Не устраивает — уматывай! (Ого! — подумал я) А если надумаешь все же дождаться, — запрись в квартире и никому не открывай. Вряд ли они снова нагрянут, — но все же. Часа за четыре мы обернемся, а за четыре часа выломать двери по подъезду вряд ли успеют… Ну а если что — начинай интенсивно позитивно мыслить, я уже говорил тебе. Это ж, блин, мощное средство против арматурин и бейсбольных бит! Бог в помощь, свободная раскрепощенная женщина! Тебя тут никто не держит…
По второму кругу пошли, что ли?… — подумалось мне.
— Подслушиваем?… — послышалось сзади.
Я обернулся, — Толик. Я молча кивнул.
— Долго он еще?…
Тут дверь в коридор распахнулась, и появился батя; видно, что в психнутом состоянии. Я еле успел отпрыгнуть и сделал вид что только что открыл входную дверь Толику. Впрочем, батя ничего не заметил. Спросил только резко:
— Ты уверен, что достаточно сносно себя чувствуешь?
Я кивнул, и он тут же переключился на Толика:
— Толян, вот нафига, нафига это надо было тащить в квартиру??
— Че тащить-то? — недоумевающе спросил тот.
— Да вот это! — батя взял у меня покрытый засохшей кровью клевец и ткнул чуть не в нос Толику.
— А!.. — Толик выглядел смущенным, — Хорошая вещь. Очень удобный. Я его помыть хотел и приватизировать, — а воды не было. Я его там и положил, в ванной, — а потом забыл.
— Забыл!.. — передразнил батя, — Как дите, ей-богу. Забыл он! Ты бы еще… Оп-па!.. Это что??.
Толик что-то прятал за спину, а батя увидел. Теперь Толик с виноватым видом вынул руку из-за спины. Это был обрезок водопроводной трубы, но самое главное, и, надо сказать, противное, — в трубу вцепилась кисть руки; отсеченная по самое запястье кисть руки. И эту трубу, с вцепившейся в нее намертво мертвой рукой, он и прятал за спиной.
— Толян, ну вот нафига?… — только и смог сказать батя.
— Да я ниче… — стал оправдываться тот, — Я только что на козырьке подъезда поднял. Где свалка была. Смотрю — лежит труба, а рука в нее вцепилась, и прочно так, не оторвать! Вот… Принес показать. Прикольно же!..
— Да прикольно — дальше некуда! — батя от возмущения сплюнул, — Иди вон, Лене покажи, ей тоже наверняка интересно будет. Элеонору еще порадуй…
— Гы! — Толик осклабился, — Идея, ага.
Голова у меня кружилась, и я пошел вниз по лестнице, не дожидаясь, пока они закончат свой срач. Они стали спускаться вслед за мной, продолжая базар:
— Ты как пацан, брат! Что ты тут веселого увидел?!
— Ну, просто прикольно. Как в кино — надо же, рука вцепилась в трубу, — не оторвешь. Вот и принес вам показать… Тебе. Ну, выкину щас на помойку, чо ты нервничаешь-то?
— Толян, ну нифига тут прикольного нет, представь себе. Мало того, что ты топор этот в кровище в ванной бросил, так еще и этот кусок мертвого мяса притащил… Ты вообще — нормальный? Что для тебя является «прикольным», — ты соображаешь??
— Да ладно, че ты…
— Вот че с этим топором собираешься теперь делать? На что он тебе сперся?
— Это не топор, это, как грит Серый, — клевец. Оружие ударно-пробивного действия.
— Сам придумал?
— Ага. И очень удобный.
— Опробовал, да? Видел я.
— Ну и че?? Да, опробовал. И еще бы опробовал — тебе их жалко, что ли? Очень даже удобный. И не только по черепушкам. К примеру, замки сбивать…
— Ты б помыл его, что ли.
— Ща об землю. Копать будем — оботрется. Даже символично, ага.
Тело Устоса уже погрузили во внедорожник. Батя с Толяном завернули его в ту простыню, на которой он лежал; да еще сверху — в тот флаг с гербом, что висел на стене. И еще привязали тело к двум обломанным копьям, из устосовой же коллекции. Это они хорошо сделали. Символично так. По-рыцарски. Хрен его, конечно, знает, как там по рыцарскому ритуалу положено. Мы ж кроме как в боевичках ничего такого не знаем. Но, думаю, Устосу бы понравилось, как его хоронят. Я поймал себя, что до сих пор думаю об Устосе как о живом.
Толик сел за руль, тело Устоса лежало на разложенных сиденьях; мы с батей пристроились сзади. Когда проходили мимо воняющей помойки с грудами мусора, — не той, где лежали трупы гоблинов, а другой, у выезда со двора, — я увидел как Толик положил трубу с отрубленной кистью гоблина. Не выбросил в кучу, — а аккуратно так положил с краю, — чего доброго, в натуре собрался потом показывать Элеоноре. Совсем еб…ый…
Кладбище недалеко. Машин совсем мало, одна-две попались по дороге. Прохожих тоже совсем мало. Обезлюдел город, да. Военное кладбище, — большое, раньше очень ухоженное, теперь все в опавшей листве и ветках. В центре, еле просматривающаяся за деревьями, — церковь. К ней ведет асфальтированная дорожка от центральных ворот, — но к ним мы даже не стали приближаться. Батя показал тормознуть с краю, на узкой улочке, с одной стороны ограниченной невысокой, по пояс, каменной оградой кладбища; с другой — старыми пятиэтажками послевоенной постройки.
