Поднявшись, Исмаил сразу же вмешался в разговор, и уже через минуту лысый потрусил куда-то прочь, а они остались в своем темном закутке между контейнерами.
– Что так долго? – спросил Михаил у подошедшего Гюстава.
– Боялся он… – сообщил француз с легким раздражением. – Деньги брать он не боялся, а на борт нас запустить – страшно.
– Но запустил же? – спокойно возразил Исмаил. – Даже деньги не сделают героем того, кто трус от природы. И он прав, пока грузили контейнеры, было опасно. А вдруг кто заметит? Не злись, Гю! Что он еще сказал?
Они говорили даже не вполголоса, а совсем тихо, склонив к друг другу головы, как заговорщики, хотя на пирсе уже шумели, готовясь к погрузке джипов, и то и дело лязгало какое-то железо – очевидно, вездеходы крепили к платформам за подвеску.
– Сейчас он проводит нас к контейнеру. Там будем ждать выхода в море. Когда окажемся в нейтральных водах – дадим сигнал твоим ребятам. Они готовы?
– Готовы, – подтвердил Исмаил. – Ходу тут всего ничего – пара часов, если наперерез. А они сегодня утром уже будут болтаться в море. Успеют. А что будет делать этот парень?
– Сбежит, – усмехнулся француз. – Часть денег он уже получил, вторую, которая ждет его на берегу, очень хочет получить, а для этого надо остаться живым. Это только у меня плохо с инстинктом самосохранения. У всех остальных с ним хорошо.
Сергеев мысленно спросил себя по поводу собственного инстинкта самосохранения и ответом остался недоволен. Скорее всего, инстинкт или давно скончался от пренебрежительного к себе отношения, либо видоизменился до неузнаваемости. Иначе было бы трудно объяснить, что именно делает пенсионер на борту судна в отдаленном африканском порту? И почему намерения у этого пенсионера далеко не самые мирные?
Рассвет застал их в контейнере.
Умка с ужасом думал о том, что будет, когда солнце поднимется повыше. Железная коробка могла стать настоящей душегубкой. И есть было нечего, с собой ничего не брали, кроме питьевой воды в бутылках. Живот слегка подводило, но в свете предстоящего боя это было совсем неплохо. На Базилевича было жалко смотреть. Антон Тарасович обладал богатым воображением и, чем ближе был час схватки, тем подробнее он представлял свой хладный труп, лежащий на палубе в луже быстро подсыхающей крови. Представленное зрелище было ужасным, Базилевич явно испытывал приступы клаустрофобии и непреодолимое желание выскочить из сумрака сорокафутовика, в котором для всех них отведено всего несколько метров свободного пространства, и с криками рвануть по палубе к трапу и спасительному берегу. Останавливало его то, что сидел он не рядом с дверью и еще – присутствие где-то на корабле Конго и Рашида, которых он боялся больше смерти. И, в общем-то, правильно боялся.
Последний джип загрузили на борт, когда красный диск солнца только выполз из-за горизонта, а когда край его стал ослепительно белым, матросы уже бегали вдоль борта, отдавая концы. Температура в контейнере мгновенно повысилась, и Сергеев поблагодарил провидение за то, что у них была возможность снять неопреновые костюмы и надеть обычную одежду – рубаха на нем стала мокрой за несколько секунд. Все принялись обильно потеть, заполняя загустевший воздух запахом выделений, и даже железный, привычный ко всему Исмаил покрылся испариной и задышал тяжелее. Корпус сухогруза начал вибрировать, заработали дизеля, проворачивая валы, винты взбили воду, и корабль отвалил от пирса. Сергеев приник к неплотно прикрытым воротам.
У фальшборта появился Рашид Мамедович, одетый уже не в военную форму, а вполне мирно, можно сказать, по-пляжному – жирный затылок нависал над воротником желтой гавайки несколькими складками. Лысину прикрывала соломенная шляпа – один в один такая, как у Голдфингера в старом фильме про Бонда. У Сергеева сильно зачесался указательный палец. Очень сильно. В принципе, можно было и выстрелить, будь судно подальше от берега. Но в порту, у самой причальной стенки… Служба безопасности была многочисленна, и притом не очень профессиональна. Зачем создавать себе проблемы?
Умка убрал руку со спуска своей винтовки и поймал взгляд Аль-Фахри. Столкнувшись с Михаилом глазами, араб усмехнулся и сделал вид, что совершенно не интересуется происходящим.
Полоса бурлящей воды между пирсом и бортом судна становилась все шире, «Тень Земли» потихоньку отваливала, направляя форштевень в сторону выхода из залива. Рядом с Рашидом возник Пабло Кубинец в своем неизменном полотняном костюме плантатора, а рядом с ним…
Сергеев прикрыл глаза, чтобы не видеть, но даже через сомкнутые веки видел, как она делает несколько шагов и становится возле Кубинца, приникая к его плечу. Такая же тонкая, хрупкая, какой он запомнил ее тогда, в Гаване… И платье на ней было приталенное, невероятно легкое, сотканное из каких-то причудливых цветов и полос. Под легким утренним ветерком ткань обняла ее фигурку, очертив талию, крутой изгиб бедра, стройные ноги…
Михаил сглотнул, и шершавый шар бешенства прокатился по сухому горлу, захолодил грудь и упал в желудок свинцовым комком.
«Оказывается, мне повезло, – подумал Умка с неожиданной ясностью. – Повезло, что я столько лет считал ее мертвой. Потому, что пережить смерть человека, которого ты любишь и которому доверял, гораздо проще, чем пережить его предательство. Господи, как же мне больно сейчас!».
Память услужливо выталкивала на поверхность все несоответствия, странности, нестыковки в ее словах, в ее поведении, на которые Сергеев тогда, в Гаване, не обратил внимания, и произошедшие на Кубе события вдруг приобрели совершенно другой смысл. И этот новый оборот был настолько логичен, очевиден и страшен этой своей очевидностью, что Михаил бы много дал за то, чтобы ничего не знать сейчас и ничего не узнать в будущем. Никогда не узнать. Хорошо бы было по-прежнему считать ее мертвой, но – увы… Ничего не получится. Стоп! А о сыне Рашид говорил правду? Мальчика Умка не видел – ни в джипе, ни на причале, что, впрочем, ничего не значит. И ведь нельзя сказать наверняка… Даже если на корабле есть мальчишка, то…
«Глупости, – возразило второе „Я“, – ты совершенно сбрендил, Миша! Не верь ни на минуту! Это всего лишь попытка надеть на тебя ошейник! Сына не существует, как бы тебе того не хотелось. Марсия есть, вот она, можешь полюбоваться, стоит, а Кубинец положил ей руку на талию и так по-хозяйски поглаживает! А Диего не существует! И даже если он есть – это не твой сын. Он не может быть твоим сыном, запомни это, потому что он сын предательницы… Ее привезли сюда с целью заставить тебя делать то, что им нужно. Забудь о том, что было! Женщина, которую ты любил давно умерла. Ты видел ее тело, на носилках, под окровавленной простыней, наверное, еще сохранившей на себе следы вашей любви. А рядом с Педро сейчас совершенно другая женщина, которую зовут Марсия. Но это не твоя женщина. Твоя – мертва. И так лучше для вас обоих.»
