Первое, что я слышу, когда звон в ушах становится тише – это хриплый голос, просящий у меня чего-то. Глаза с трудом фокусируются на полузасыпанном теле. Это ж надо – Калина. Лежим бок о бок, словно младенцы в кроватке. Я выколупываю изо рта комки грязи пополам с запекшейся кровью. Сплевываю непослушным языком. Нос едва дышит – кровь запеклась и там. Весь низ моего шлема загажен черно-красными наслоениями.
– Слышь, братишка, у тебя воды нету? – скулит Калина, и я с трудом разбираю его слова на фоне окружающего нас грохота.
Забрало его перекошено, стекло вылетело из пазов, он смотрит на меня, но вряд ли узнает. Губы его потрескались и черны от запекшейся крови. Глаза ввалились и сверкают белками из невообразимой глубины. Слезы чертят дорожки на грязной коже. Тяжелая балка придавила его ноги, он засыпан щебнем по грудь, и броня его, судя по погасшим индикаторам, сдохла давно. Шевелясь, как под водой, ощупываю себя. Вроде цел. Ничего не оторвано. Фляжки нет, конечно. Ничего нет. Сама скорлупа моя – ископаемая кость, вся в трещинах и выбоинах. Мертвая панель такблока.
– Нету воды, Калина. Извини уж, – говорю, пытаясь сесть.
– Ты мне на ноги полей, братишка, слышишь? Ноги у меня горят, погаси ноги, – просит Калина.
– Нечем мне тебя полить, братан. Узнаешь меня?
– А? Кто это?
– Я это. Трюдо. Трюдо, говорю, – кричу в самое лицо ему.
– А, Француз… А меня, видишь, зацепило… Дай воды, садж…
– Нет воды, – говорю тихо, и Калина слышит меня каким-то чудом.
– Вишь, как оно повернулось, Француз, – бормочет он в полузабытьи. – Я ж тебя грохнуть хотел сегодня… Совсем собрался… Мудак этот положил нас всех… Ты это, Француз, ты прости меня… – Голос его все тише, он еще шепчет покаянное что-то, но я не слышу ни слова, только губы шевелятся, из глубоких колодцев он смотрит сквозь меня, не мигая, и колодцы его полны драгоценной влаги, монолог истощает его, он заходится тяжелым кашлем, тело его бьется в каменном плену, черная кровь толчками выплескивается изо рта.
Я думаю о том, что действительно странно все повернулось. Час назад мы готовы были в спину друг другу стрелять, а сейчас лежим, почти обнявшись, и Калина мне в лицо кровью кашляет. А мне не то что ненавидеть его – отвернуть голову лениво. И пока я так думаю, Калина прекращает плакать. Только кровь из уголка открытого рта продолжает сочиться тихонько. Неизвестный науке соленый источник с высоким содержанием железа. От жидкости этой трава гуще, верно говорят, не врут. Лучшее на свете удобрение. После дерьма.
Я осторожно выползаю из каменного плена. Ноги не держат меня, я поднимаюсь и сразу падаю на корточки, спиной к обломку стены. Опираясь на чью-то винтовку, ковыляю в сторону грохота. Броня моя не работает, а значит, не найдут меня, подохнуть тут – вовсе не то, о чем я мечтал. М160, чтоб вы знали, самый хреновый из костылей. Так и норовит из-под ладони выскользнуть. И штык в камнях застревает.
Бухает уже вокруг, кажется. Без привычной прицельной панорамы не вижу ни зги. Ковыляю на ощупь. Дышать невозможно, воздух – гарь сплошная пополам с пылью, аж в глотке вязнет. «Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и Корпус продолжает жить, и пока жив Корпус – жив и я…» – бормочу бездумно себе под нос. Долго петляю вокруг каменных островков, блуждаю слепо. Где-то рядом слышу голос. Показалось? Нет, точно – кричит кто-то. На карачках взбираюсь на искусственный холм из штукатурки пополам с кирпичами. Костыль болтается за мной на ремне. С другой стороны сидит Бауэр, собственной персоной, и направляет мне в рожу ствол.
– Это я… сэр… – говорю с трудом, понимая, что не слышит он меня. Опознаватель «свой—чужой» не работает, и мой резьбовой взводный сейчас вышибет мне мозги. И я сползаю головой вниз к его ногам.
– Трюдо, мать твою, у меня винтовку заклинило, – сообщает мне лейтенант, пока я пытаюсь подняться. – Ты как, в порядке? – спрашивает он устало, но для проформы как-то. – Давай, некогда расслабляться, дуй вперед, вот за той стеной наши. Прикроешь их, мы в атаку идем.
– Да, сэр. Так точно, – говорю автоматически и качаюсь, балансирую на каком-то неровном камне.
Он диктует указания пушкарям. Кажется, нам все же что-то подбросили для поддержки. И свист повсюду – беспилотники подошли. Он собран и деловит. Он в своей стихии. Зеленый гигант на поле брани. Оружие Императора. Хозяин своей судьбы. Только вот с братьями у него напряг. Положил он братьев своих без счета.
– Здесь Гадюка, всем, кто меня слышит, тридцать секунд до атаки, ориентир триста шесть, включаю отсчет! Сердитый-четыре, ориентиры триста восемь, триста десять, правее два, огонь по готовности. Внимание, рота!..
Он вот-вот скажет волшебное «вперед». И мои братаны за той стеной опять полезут под пули потому, что морпехам отступать не положено.
…Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ… ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА… ИБО Я – МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ…
– Что ты сказал? – поворачивается ко мне взводный. – Ты еще здесь?
– Нет, сэр. Меня уже нет.
Я поднимаю забитый грязью костыль и нажимаю на спусковой крючок. Длинная очередь в упор выколачивает из лейтенанта облако чешуек брони. Или крови? Да какая разница. Лосиная туша обрушивается на камни дырявым мешком. Пустой магазин с писком вылетает из держателя. Сажусь, где стоял. Сото высовывает ствол из-за стены. Узнаю его по пижонской мишени на шлеме.
– Француз? Лейтенанта не видел?
– Убило лейтенанта…
Сото смотрит непонимающе на меня, потом на тело у моих ног. Посмотреть бы на его лицо, да под стеклом не видно ни черта.
– Ясно. Жди тут. Рота, вперед! – Он исчезает в дыму.
Огонь впереди усиливается. Я ложусь на спину и закрываю глаза. Пыль в них сыпется немилосердно. Как ты там, тростинка моя? Кажется, я сплю. Какие-то голоса звучат у меня внутри. Перекатываются вдоль черепа, толкутся от уха к уху, сшибаются между собой.
– Подбери винтовку.
– У нее магазин перекосило.
– Все равно возьми, на запчасти сгодится.
– Чертов жмот. Вечно я с тобой, как старьевщик.
– Не ворчи. Подсумок проверь.
– Пусто.
– Сними его, он целый.
– Белый, внимательнее. По сторонам смотри.
– Да чисто тут. Авиация поработала. Уходить бы надо.
– Успеешь…
Голоса странно двоятся и троятся, иногда мне кажется, что я слышу их наяву. «Как странно», – думаю я, нимало не пугаясь, хотя голоса внутри становятся такими четкими, словно я радио слушаю. Грохот боя впереди усыпляет мою бдительность. Резкий стук камушков по шлему слышу, когда надо мной уже нависает неясная фигура. Ствол смотрит мне в лицо. Я хлопаю глазами, глядя в черный зрачок. «Вот и все», – мелькает в голове, и апатия сменяется желанием во что бы то ни стало продать свою жизнь подороже. Я резко перекатываюсь вбок и пытаюсь подсечь ноги незнакомца. Удар сзади по голове вбивает меня носом в пыль. Гул внутри шлема, гул внутри головы – как эхо в горах. Без действующих демпферов мой котелок не полезнее, чем допотопная стальная каска, что носили когда-то. Меня бьют еще раз. Для верности. Прикладом, очевидно. Крутят руки за спиной чем-то прочным.
