– А что мы на «вы»? – вздохнул Хонгр. – Давай уж поближе познакомимся. Я буду звать тебя Сэргэлэном. Идет?
– Отлично, – отозвался голос в его голове. – А не лучше ли Мэргэном?
– Нет, звание мудрого ты пока не заслужил. Побудешь просто умным, – Хонгр усмехнулся.
– Может, мне стоит общаться с тобой по-монгольски, Хонгр? – не унимался интеллект имплантатов.
– Мой родной язык – русский, – мысленно ответил революционер. – Хотя я и говорю на разных языках, думаю я все-таки по-русски. Но ведь мои мысли ты не читаешь?
– Нет. Только эмоции, информацию о состоянии здоровья и четкие мысленные фразы. Чему я должен учиться?
– Учись понимать меня с полуслова, – предложил Хонгр. – И не мешать. А мои мысли постоянно читать не надо. Читай их только в том случае, если они обращены к тебе.
– Тут учиться не нужно. Нейротранскриптор передает их мне напрямую, – заявил Сэргэлэн.
– Я в курсе, как работают нейросвязи имплантатов, – бросил Хонгр. – А сейчас поставь мне ментальным фоном какую-нибудь приятную расслабляющую музыку.
– Моцарт подойдет?
– Не сейчас. Ты бы хоть запросил данные о том, что я слушал в прошлой жизни.
– Сейчас у меня нет возможности обратиться к планетарной сети. Канал связи недостаточно мощный.
– Ну и ладно. Обойдусь.
– У меня есть записи Бурмата Хопгоя. Не желаешь?
– За неимением лучшего послушаем Хопгоя… Half a loaf is better than no bread, – продемонстрировал знание английского Хонгр.
* * *
Полезно иногда проявлять силу воли и твердость. Соловья больше не заставляли петь на потеху публики, которая его не знала и не любила. Зато ему предложили заниматься в тире, а также рекомендовали дважды в день посещать спортзал. Сначала бег и гимнастические упражнения, потом массаж и электрические процедуры для укрепления мышц. Уже через три дня он перестал быть на себя похож: мышцы рельефно выделялись, движения стали увереннее, четче, походка изменилась. Похоже, Ольга поглядывала на него с большей благосклонностью… Проверить это не представлялось возможным – теперь они жили в разных номерах, девушка заявила, что «так будет лучше». И то правда – нянька Диме была не нужна, а любовница из Ольги получалась какая-то странная. Хотя кто их, женщин, разберет?
Хуже стало, когда появился китаец. Возможно, он даже и не был китайцем, потому что по-русски говорил четко и без акцента, да и отличался нетипичным для азиатов крупным телосложением. Больше Соловья с его развившимися мышцами он был раза в полтора. Звали китайца Хонгр, и с первых же часов он начал избивать Диму так, как его прежде не били никогда. Называл он это «тренировками», но пользы в таких тренировках Соловей не видел никакой. Тренер то швырял его на пол, то лупил в живот, проверяя твердость пресса, то пытался ударить по лицу, – и, надо сказать, зачастую ему это удавалось.
Каждый раз, когда Соловей пытался объяснить, что он не боец, а певец, Хонгр заливисто хохотал. В наушниках его древнего плеера грохотала омерзительная музыка Бурмата Хопгоя.
Интересы Хонгра были крайне странными. Как-то на перерыве они разговорились о жизни. Китаец наконец-то соизволил расспросить подопечного о творчестве и поклонниках, а точнее, о поклонницах. И когда Соловей рассказал о полных стадионах, ночных оргиях, золотистом «Порше» и приемах у президента, Хонгр только поморщился, но, скорее всего, не от зависти.
– И зачем тебе все это сейчас? – поинтересовался он. – Я вот купил в кредит «Мазерати», и доволен. Тебе не кажется, что жизнь должна состоять из разовых акций?
– В каком плане?
– Напрягся, сделал что-то полезное, достиг цели – и ушел на новый уровень.
– На какой еще новый уровень?
– Зависит от настроения. Может быть, ушел управлять государством. А может, наоборот, сажать капусту. Приятное занятие, наверное. Я вот овец недавно пас.
– И как? – поинтересовался Дима.
– Надоело.
– И что ты сделал?
– Прилетел сюда.
– Меня тренировать?
Хонгр расхохотался.
Сумасшедший, что с него взять? На владельца «Мазерати» китаец уж точно никак не тянул. Врет, конечно. Где сейчас ездить на автомобиле? Особенно на Луне.
Но что-то в этом человеке заставляло Соловья слушаться его беспрекословно. Не кулаки, нет. Сильнее тот, кто умнее, а не тот, у кого крепче мускулы. Хонгр был уверен в себе и в своем превосходстве. И за это Дима не любил его еще больше. Но деться от узкоглазого громилы было совершенно некуда.
* * *
– Вы ведь не курите? – спросил Гумилев, когда мы плотно пообедали в роботизированном кафе в центре города.
– Не курю.
– А я еще не бросил. Не возражаете?
– Нет. Правда, в мое время в кафе было запрещено курить. Особенно ближе к концу жизни. А сейчас персонал может возмутиться.
– Роботы?
– Ну да. Они вполне могут сделать замечание. Меня вот недавно обругал мусоровоз.
Николай Степанович осмотрелся.
– Противопожарных систем не заметно. А крик, конечно, могут поднять.
Я засмеялся. Не иначе, поэт когда-то попадал под разбрызгиватель противопожарной системы. Гумилев тоже хмыкнул.
– Поговорим о вашем задании?
– О Ницше? – уточнил я.
– Нет. Галахад придает слишком большое значение моей скромной персоне. Мне неловко, что я напрашиваюсь, но лучше самому назначать место и время, не так ли?
– Галахад полагает, что я могу вас в чем-то убедить? Правильно я понял?
Николай Степанович затянулся, выпустил дым в сторону открытой форточки и ответил:
– Пожалуй. Представители «Авалона» обещали познакомить меня с симпатичным большевиком. Человеком из народа. Вы и есть тот человек.
Я едва не поперхнулся компотом:
– Вы считаете меня большевиком?
– Во всяком случае, Галахад рассказывал, что ваши деды и прадеды были коммунистами, а бабушка вообще преподавала марксизм-ленинизм.
А ведь и в самом деле. Преподавала. Историю государства и права, просто историю. Ну, наверное, и марксизм-ленинизм тоже. Только я никогда не рассматривал это преподавание как сколько-нибудь значимую черту ее жизни. Она была эрудированным историком, отличным учителем, прекрасным человеком, но совсем не догматиком. Хотя за компартию голосовала до самой смерти, когда коммунистов уже отстранили от власти более удачливые представители той же партии, вовремя сменившие лозунги.
– Вынужден вас огорчить, в коммунистической партии не состоял. Правда, был комсомольцем.
– И правильно. Вряд ли я стал бы общаться с настоящим коммунистом, – ответил Гумилев. – Они, знаете ли, меня расстреляли.
– Знаю, – без особого энтузиазма ответил я. Как еще нужно отвечать на такие заявления? С улыбкой? – Читал. Правду говорят, что кто-то из ЧК предлагал вам «идти домой», узнав среди прочих?
