— До Подольска далеко, — заметил Леша. — Километров пятьдесят. Главное, неизвестно, что на пути.
— А до офисного центра этого Артемия Лазаревича — рукой подать, — подхватил Лабус. — Ну, не совсем, учитывая все обстоятельства, но…
— Только мы не знаем, там ли он, и если да, то как его охраняют, — возразил Курортник. — Хотя вообще надо, конечно, туда отправиться. Сегодня же, я считаю.
— Согласен, — кивнул Леша.
— Да, — поддержал Яков.
Раздались шаги, все поглядели на Гярда. Улыбаясь, тот подошел к столу и протянул руку к фляжке Якова.
— Ну, ты! — Лабус пихнул его кулаком в грудь, пленник отшатнулся. — Тебе кто встать позволил?
— Костя, прекращай, — сказал Курортник.
— Костик! — поддержал Яков. — Не надо так делать, если Гярд пить хочет — так пусть напьется.
Пленник обескуражено переводил взгляд с одного на другого, потирая грудь.
— Добренькие все какие, — проворчал Лабус, отступив на шаг.
Гярд улыбнулся им, снова потянулся к фляге. Открыл, сделал несколько глотков, положил на место и, попятившись, опустился на стул.
— Значит, выступаем этой же ночью, — заключил Игорь. — Осталось разобраться с маршрутом.
— Под землю мы с Лешей ни ногой! — тут же произнес Яков, быстро покосившись на друга. — Ему внизу хуже становится, и к тому же там крысоедов этих желтоглазых все больше. Они ведь действительно крыс жрут, те с писком разбегаются, будто мыши от кошки. Страшно подумать, что теперь внизу делается.
— Значит, разработаем наземный маршрут, — кивнул Игорь. — И автобус, и броневик на ходу, так что поедем. Багрянец дежурит в кабинете географии, там есть карта Москвы. Костя, Алексей, пойдемте, это лучше с вашей помощью.
— Хорь давно дежурит? — спросил Лабус, вставая.
— Их обоих пора сменить, — Игорь вопросительно повернулся к старикам.
— А чего, подежурим, пусть пацан с курсантом отдыхают, — кивнул Леша. — Так, Якуша, пленника в кладовку давай опять. А вы трое пока маршрутом занимайтесь.
* * *
Хорек подбежал к броневику. Перед машиной шли четверо в обычной городской одежде, в варханских куртках и круглых кожаных шапочках, у троих под шапочками виднелись края бинтов, а на руках были фиолетовые повязки. Мальчишка попытался с ходу проскочить между ними, но четвертый, худосочный молодой человек в очках, схватил его и зашептал:
— Мальчик, беги! Беги отсюда! Не верь им…
— Пусти, дебил!!! — взревел Хорек.
Очкарик был из тех, кого батя обзывал «интелихерами». Нервно оглянувшись, он продолжал:
— Это я речь написал, заставили, не верь, они…
Остальные трое схватить Хорька не пытались, только посмотрели на него с детским любопытством.
— Беги, мальчик… — снова завел свое очкастый, толкая его от броневика, с башни которого за происходящим равнодушно наблюдал отец. Наверное, не узнал сына — волосы ведь у того отросли немного, да и одежда новая.
— Ну же! — интелихер толкнул сильней.
Хорек пнул его в колено, а после применил излюбленный прием: укусил за руку. Очкастый вскрикнул, мальчик вырвался, обежал его и взлетел на броневик, хватаясь за скобы.
Отец сидел на краю башни, свесив ноги, плечом упираясь в штангу с рупорами.
— Батя, ты как? — Хорек присел на корточки по другую сторону раскрытого люка. Отсюда были видны две тачанки за БМП, в каждой ехали по трое варханов, а в одной сидела перепуганная женщины с ребенком на руках, и у борта лежал накрытый пальто старик.
— Чего молчишь? — Хорек дернул отца за повязку на руке. — Это зачем у тебя? Почему ты меня бросил?! Ты дурак! Бросил меня, где ты был?!
Отец сидел, широко расставив толстые ноги, одной рукой держал большой черный микрофон, от которого к мачте уходил провод, а другую положил на колено. И смотрел на сына пустыми глазами. Не совсем пустыми, в них была жизнь, и какая-то мысль — но последняя еле теплилась. А еще в них было легкое любопытство. И выражение лица какое-то детское.
Хорек, заглянув глубже ему в глаза, отпрянул. А батя, отвернувшись от сына, поднес микрофон ко рту.
В озаренном бледно-синим светом отсеке под люком что-то сдвинулось. За БМП один вархан соскочил с телеги и стал догонять броневик. Вместо кожаной куртки на нем был китель с красной полоской на левом предплечье, а за спиной — пьезо-ружье.
— Москвичи! Хватит прятаться по развалинам… — произнес отец Хорька незнакомым голосом. То есть сам по себе голос был знакомый, грубый и сипловатый, но говорил батя иначе, равнодушно и с какими-то наивно-детскими интонациями.
— Что ты делаешь?! — Хорек заехал ему кулаком в плечо, потом по лицу. И еще раз. И еще. — Ты что, меня не узнаешь?!
Он ударил в пятый раз, наотмашь, со всей силы, — а силы у Хорька для его возраста было много — и голова отца качнулась, шапочка слетела с нее, открыв повязку из серых бинтов. Наложили ее неумело, а может, поспешно, она сбилась, оголив череп над ушами. Там были дырки, залепленные чем-то густым и желтым. Дырки прямо в черепухе! Хорек ахнул от гнева и обиды: эти козлы, гниды, уроды просверлили бате череп!
— Ребенок, зачем ты меня бьешь? — спросил человек с дырявой головой, чем этим окончательно вывел Хорька из себя.
Ребенок?! Ребенок?!! Нет, это не его батя! Это какой-то чужак, вернее, полу-чужак, он не как варханы — но и не как нормальные люди, он…
— Что вы с ним сделали?! — завопил Хорек.
Вархан с пьезо-ружьем, забравшись на корпус броневика, шагнул к башенке.
— Держать! — произнес он. — Держать!
Дырявоголовый незнакомец попытался сграбатать Хорька за шиворот. Выхватив пистолет, мальчик вмазал ему стволом по скуле и отскочил.
Из синей полутьмы люка возникло лицо вархана, взбирающегося по скобам внутри башни, и Хорек, тихо застонав от душевной боли, от обиды и от чувства одиночества — его бросили все, кинули, ни одного близкого человека во всем мире не осталось — выстрелил в это лицо. Повернул пистолет и пустил пулю в вархана на броневике, но тот пригнулся, она прошла выше. Тогда Хорек прицелился в батю, то есть уже не в батю, а в этого незнакомца, прямо ему в сердце… и не смог вдавить курок. Громко засопев, он опустил ствол ниже и выстрелил в башню. Пуля, срикошетив от брони, впилась в обтянутую голубой джинсой толстую ляжку.
Человек вскрикнул. Откинулся назад, выпустив микрофон, схватился за ногу — и соскользнул с башни. Когда он закричал от боли, то на миг снова стал батей Хорька, знакомое выражение проступило на большом грубом лице. Но длилось это совсем недолго, и на асфальт у колес броневика свалился уже дырявоголовый незнакомец: чужой, равнодушный и страшный.
