Плутарх ставит передо мной миску с бульоном. Булочку. Сует ложку в мою руку.
— Поешь, — произносит он несколько более добрым голосом, чем Хеймитч.
Хеймитч садится прямо передо мной.
— Китнисс, я собираюсь объяснить тебе, что случилось, и я хочу, чтобы ты не задавала никаких вопросов, пока я не закончу. Поняла?
Я тупо киваю. И вот, что он мне рассказывает.
План забрать нас с арены был с того самого момента, как объявили о Двадцатипятилетии Подавления. У трибутов-победителей из Третьего, Четвертого, Шестого, Седьмого, Восьмого и Одиннадцатого знания об этом были разной степени. Плутарх Хевенсби в течение нескольких лет был частью тайного сообщества, стремящегося свергнуть Капитолий. Он удостоверился, что провод будет среди оружия. Бити отвечал за обеспечение дыры в силовом поле. Хлеб, который мы получали на арене, был закодированным сообщением о нашем спасении. Дистрикт, из которого был хлеб, указывал на день. Три. Число булочек — час. Двадцать четыре. Планолет принадлежит Дистрикту-13. Бонни и Твил, женщины из Восьмого, которых я встретила в лесу, были правы в том, что он существует и способен обороняться. Сейчас мы окольными путями направляемся к Тринадцатому. Тем временем, большинство дистриктов Панема находятся в полномасштабных восстаниях.
Хеймитч остановился, чтобы понять, улавливаю ли я мысль. Или, возможно, на этот момент он закончил.
Нелегко принять такой разработанный план, частью которого я была, так же, как я была частью Голодных Игр. Используемая без согласия, без осведомленности. В Голодных Играх я хотя бы знала, с чем имею дело.
Мои предполагаемые друзья были гораздо более скрытными.
— Ты не говорил мне. — Мой голос такой же хриплый, как у Финника.
— Ни тебе, ни Питу не сказали. Мы не могли рисковать, — говорит Плутарх. — Я даже волновался, что ты упомянешь мою неосторожность с часами во время Игр. — Он достает свои карманные часы и двигает их большим пальцем, чтобы на них вспыхнула сойка-пересмешница. — Конечно, когда я показал тебе это, я просто проинформировал тебя об арене. Как ментора. Я думал, это будет первым шагом к получению твоего доверия. Я даже вообразить не мог, что ты снова будешь трибутом.
— Я все еще не понимаю, почему меня и Пита не посветили в план? — произношу я.
— Потому что, как только силовое поле исчезло, вы были бы первыми, кого они попытались бы захватить. И чем меньше вы знали, тем лучше, — отвечает Хеймитч.
— Первые? Почему? — спрашиваю я, пытаясь следовать ходу их мыслей.
— По той же самой причине, по которой остальные из нас согласились отдать свою жизнь ради вашего спасения, — говорит Финник.
— Нет, Джоанна пыталась убить меня, — отвечаю я.
— Джоанна ударила тебя, чтобы вытащить следящее устройство из твоей руки и увести от тебя Брута и Энобарию, — произносит Хеймитч.
— Что? — Моя голова раскалывается, и я хочу, чтобы они перестали ходить вокруг да около. — Я не понимаю, что вы…
— Мы должны были спасти тебя, потому что ты сойка-пересмешница, Китнисс, — говорит Плутарх. — Пока ты жива, жива революция.
Птица, брошь, песня, ягоды, часы, крекер, одежда, вспыхивающая огнем. Я сойка-пересмешница.
Та, которая выжила, несмотря на планы Капитолия. Я символ восстания.
Это то, что я подозревала, когда нашла сбежавших Бонни и Твил. Хотя на самом деле я никогда не понимала значительность этого. Но тогда я и не должна была понимать. Я думаю о Хеймитче, смеющемся над моими планами сбежать из Дистрикта-12, начать свое собственное восстание, даже над мыслью, что Дистрикт-13, возможно, существует. Отговорки и обманы. И если он мог делать все это, скрываясь за маской сарказма и пьянства, так убедительно, о чем еще он мне лгал? Я знаю, о чем.
— Пит, — шепчу я с обрывающимся сердцем.
— Остальные поддерживали Пита, потому что если бы он умер, мы знали, не было бы никакой возможности оставить тебя в союзе, — говорит Хеймитч. — А мы не могли рисковать, оставляя тебя незащищенной. — Он произносит это, как ни в чем не бывало, с тем же выражением, но он не может ничего поделать с серым оттенком, в который окрашивается его лицо.
— Где Пит? — шиплю я на него.
— Его забрал Капитолий, как и Джоанну с Энобарией, — говорит Хеймитч. И наконец-то соизволяет опустить глаза.
Технически, я не вооружена. Но никому и никогда не следует недооценивать вред, который могут причинить ногти, особенно если цель этого не ожидает. Я бросаюсь через стол и царапаю лицо Хеймитча, вызывая потоки крови и повреждение глаза. А затем мы кричим ужасные вещи друг другу, по-настоящему ужасные, Финник пытается оттащить меня, и я знаю, что все, что Хеймитч может сделать, не разорвать меня на части, я сойка-пересмешница. Я сойка-пересмешница, и сохранить меня живой стоило ему огромных усилий.
Еще одни руки помогают Финнику, и я возвращаюcь на свой стол. Мое тело удерживают, запястья связали, поэтому я снова и снова яростно стучу головой по столу. В мою руку входит игла, голова болит так сильно, я перестаю сопротивляться и просто издаю ужасные звуки, похожие на крики умирающего животного, пока мой голос не пропадает.
Лекарство вызывает успокоение, но не сон, поэтому я оказываюсь в ловушке неопределенного, причиняющего тупую боль страдания, которое, кажется, будет теперь со мной всегда. Они снова вставляют в меня трубки и говорят успокаивающими голосами, которые никогда не достигнут моего сознания. Все о чем, я думаю, это Пит, лежащий где-то на таком же столе, пока они пытаются заставить его выдать информацию, которой у него даже нет…
— Китнисс, Китнисс, мне жаль. — Голос Финника идет от кровати, стоящей рядом с моей, и проскальзывает в мое сознание. Возможно, потому что у нас общий вид боли. — Я хотел вернуться за ним и Джоанной, но не смог сдвинуться.
Я не отвечаю. Благие намерения Одейра означают даже меньше, чем ничего.
— Для него это лучше, чем для Джоанны. Они выяснят, что он ничего не знает довольно быстро. И они не станут убивать его, если посчитают, что смогут использовать его против тебя.
— Как приманку? — говорю я в потолок. — Так же, как они будут использовать Энни, Финник?
Я слышу, как он плачет, но меня это не волнует. Они, вероятно, даже не попытаются выпытать у нее что-нибудь, она ушла. Ушла сразу и навсегда несколько лет назад на Голодных Играх. И у меня хорошие шансы отправиться по тому же пути. Возможно, я уже схожу с ума, и ни у кого не хватает мужества сказать мне об этом. Я чувствую себя достаточно сумасшедшей.
— Мне жаль, что она не была мертва, — говорит Финник. — Мне жаль, что они все не были, как и мы. Так было бы лучше.
