Школьное убежище, чего, впрочем, и следовало ожидать, было намного меньше, чем на релейном заводе. Пока они лавировали между палатками, Захар пытался прикинуть, какое количество людей живет здесь. По всему выходило, что около сотни. Но почему тогда они ютятся здесь, в тесноте? Ведь школьное убежище в случае тревоги должно было вместить всех учеников. Почему же все пространство не используется? Ответ пришел сам собой: холод. Банальный холод. Обогреть один большой зал проще, чем несколько маленьких.
Вообще, убежище производило тягостное впечатление. Здесь не жили. Здесь выживали. Захар покачал головой: до уровня жизни релейщиков школьной общине очень и очень далеко. Нереально далеко. Как до неба.
Они миновали главный зал, прошли по короткому коридорчику и остановились перед металлической дверью. Пал Евсеич достал плоский ключ из кармана шинели, отпер дверь и сделал приглашающий жест. Захар не стал мяться и, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, шагнул внутрь.
Комната местного старейшины раньше была кладовой. Места здесь хватало только на письменный стол, два колченогих стула, да кресло-кровать, на котором, судя по всему, Пал Евсеич и спал.
Освещалась комната двумя тусклыми лампадками. В углу стояла металлическая бочка, превращенная каким-то умельцем в некое подобие буржуйки. Толстая труба из нержавейки уходила в стену.
Здесь было относительно тепло. Захар даже смог расстегнуть куртку. Пал Евсеич уселся за стол, Юлька – на стул рядом с ним. Захару хозяин каморки указал на кресло-кровать. Лесник скинул рюкзак и поморщился от боли, задев рану. В пылу бегства, битвы с обезьянами и сумасшедшей гонки по льду Захар совсем забыл про нее. Сейчас же в руке начало дергать. Пал Евсеич заметил гримасу, увидел порванный рукав, испачканный кровью, и предложил:
– Может быть, вам в медпункт? Пусть осмотрят?
– Нет, спасибо, – помотал головой Захар. – Я сам.
– Как скажете, – пожал плечами старичок. – Не против, если в процессе мы познакомимся и пообщаемся?
Настал черед Захара пожимать плечами. Старичок удовлетворенно кивнул.
– Позвольте представиться, Меньшиков Павел Евсеевич, директор общеобразовательной школы номер сорок семь.
– Захар.
Почему-то его не удивило то, как отрекомендовался старик. Было в нем что-то такое… Директорское.
Лесник аккуратно стянул куртку, зашипев от боли, когда рукав пришлось отдирать от раны: кровь успела запечься, и ткань подкладки прилипла.
– Захар…? – Пал Евсеич явно ждал продолжения.
– Просто Захар.
Рукав свитера тоже прилип, и так легко, как куртка, отдираться не хотел. Лесник стиснул зубы и дернул. Ткань отошла вместе с корочкой, и он едва не вскрикнул от боли. Из раны вновь начала сочиться кровь.
– Вы уверены, что не хотите, чтобы вам помогли? – участливо поинтересовался старый директор.
– Сам! – почти прорычал Захар, стягивая рукав водолазки и осматривая рану.
Ему повезло; рана была не более чем длинной, поверхностной царапиной. Если бы не рваные края и не продолжающая сочиться кровь – можно бы и вовсе не переживать. Захар подтянул к себе рюкзак и достал аптечку.
– Тогда начнем разговор, если вы не против, конечно.
Захар против не был.
– Итак, начнем с наиболее насущного. Юля, как и почему ты тут оказалась?
– Сбежала, – тряхнула челкой девушка.
Сейчас, когда она сняла шапку и бушлат, Захар понял, что не ошибся насчет ее возраста. Лет двадцать пять, не больше. Он достал из аптечки пузырек с перекисью водорода, зубами вытащил пробку и полил рану. Жидкость зашипела, запузырилась, и Захар скрипнул зубами.
– Ее хотели изнасиловать. Я оказался рядом. Не люблю насильников, – проговорил Захар.
– И что вы с насильниками сделали, позвольте поинтересоваться?
– Убил, – просто ответил Захар, доставая пинцет. Он придвинул одну из коптилок поближе, натянул уцелевший рукав водолазки на руку и, держа инструмент через ткань, принялся прокаливать пинцет на огне.
– Только одного, – вставила Юля. – Второй успел сбежать.
– Жаль, что успел, – буркнул Захар.
– Это очень и очень нехорошо… – покачал головой директор.
– Вот и я говорю – хреново, что сбежал.
Захар закончил стерилизацию и теперь погрузил пинцет в рану, доставая оттуда нитки от свитера и частицы подкладки. Конечно, при таком освещении вероятность того, что в ране что-то да останется, была велика, но лучше уж так, чем совсем никак.
– Видите ли, Захар, у нас с обитателями релейного завода очень непростые отношения. И им явно не понравится, что Юля сбежала, да еще и стала причиной смерти одного из членов их общины.
– Двух, – перебил Захар.
– Но вы же сказали, что второй насильник живой… – растерянно развел руками Пал Евсеич.
– Часовой на дверях решил проявить рвение, – объяснил Захар. – Пришлось объяснить ему, что нам очень надо наружу.
– Это очень, очень, очень плохо! – сокрушенно повторил Пал Евсеич.
– Что плохо? Что ее не изнасиловали? – Захар нашел в аптечке хирургическую иглу и стерилизовал теперь ее, готовясь накладывать швы. – Как ты вообще туда попала? – Захар взглянул на девушку.
– Меня… Меня продали.
– Чего? – вытаращился лесник, забыв о ране.
– Продали, – девушка пожала плечами.
Лесник продел нитку в ушко иглы и посмотрел на директора школы.
– Так. Рассказывайте, что у вас тут вообще происходит. А то чего-то мне с каждой секундой все удивительнее и удивительнее становится.
– Да, конечно. Нам же вместе теперь нужно придумать, как выйти из ситуации.
– У… Вон оно чего… Ну-ну… – Захар достал свою бессменную фляжку, всколыхнул, страдальчески сморщившись, когда жидкость колыхнулась на самом дне, и сделал большой глоток. – Подумаем, – выдохнул он. – Время не тяните, рассказывайте.
Рассказ получился не особо длинным, но Захара шокировал. История отношений с «релейщиками» была простой и… фантастической. Если опустить тупиковые ветви повествования, выходило следующее.
В этом районе Иркутска, кроме людей с релейного завода было еще три общины. Сорок седьмая школа – бывшие ее ученики, пришедшие в роковой день по какой-то надобности, педагогический состав и некоторое количество выживших из расположенного рядом жилкомплекса. Некие жестянщики – люди, облюбовавшие руины речного порта, и, как понял Захар из рассказа директора школы, крайне отвратительные личности, едва ли не каннибалы. И рыночные, засевшие где-то в труднодоступном месте. Труднодоступном не в плане крепости, а в плане радиации и разрушенных зданий. То ли тучу так неудачно пронесло, то ли еще чего – только именно там пройти мешал неистовствующий дозиметр. Что характерно – почти везде в других местах уцелевшего города фон был нормальным. Единственный путь, который вел к рыночным, лежал через подземный переход, вырытый незадолго до войны. Вот только ни один человек, в тот переход пошедший, до сих пор обратно не возвращался. Лишь это и спасало рыночных, про которых знали только то, что они есть, от рэкета, устроенного «релейщиками».
