А если перейти от игрушек к вещам серьезным, то такие явления, как ясновидение, телепатия, левитация, — словом, все то, что поражает наше воображение, издавна практиковалось среди арийских жрецов — зерванитов, взять хоть бы общину красных шапок, согласно легендам основанную самим Падмасамахвой. Или вот, к примеру, один из основных древних трудов по алхимии, «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, обычно считают частью наследия египетской мудрости. Однако можно смело сказать о заимствовании этого текста из Авесты, где он изложен гораздо в более полном виде. Обязательно следует отметить вклад древних ариев в мировую медицину. Из древних преданий следует, что раньше жрецы умели составлять из трав и минералов лекарства, содержащие сто восемь компонентов и рассчитанные на данного конкретного человека. Они излечивали любую болезнь за три дня. Современные ученые поражаются мастерству древних арийских хирургов, проводивших сложнейшие операции даже на черепе, причем они не нуждались ни в ультразвуковом, ни в рентгеновском просвечивании человеческого тела, так как владели искусством видеть сквозь живую ткань организма.
Почувствовав, что публика изнемогает, рассказчик морально-этическое наследие древних ариев проигнорировал, а глянув на часы, с трибуны поинтересовался, какие, мол, будут вопросы.
Натурально, таковых не оказалось, и, быстро отчалив, он наконец-таки оставил свою аудиторию наедине с тем долгожданным, ради чего, собственно, все и собрались, — с большим белым экраном, где на халяву начали показывать незабываемое — «Греческую смоковницу».
— Было очень интересно, — одобрил Сарычев, догнав размашисто шагавшего Мазаева-среднего уже в фойе около кадки с пальмами, — только большинству это до лампочки.
— А, здравствуйте, Павел Семенович, — доброжелательно отозвался эрудит и, пожав крепко сарычевскую ладонь, тут же с горечью добавил: — То-то и оно. А человек существует сразу в трех временных потоках, и без прошлого настоящее ущербно, а будущее наверняка будет хреновым.
Так, за умным разговором, они вышли на улицу и, изрядно помесив уже оттаявшую грязь городских магистралей, оценили еще не изгаженные красоты местных достопримечательностей, посмотрели, что пьет трудовой народ, и, утомившись, зашли перекусить в пивное заведение «Белый аист».
Со стены просторного предбанника на посетителей сурово глянул сам пернатый, вырезанный из авиационной фанеры и больше похожий на птеродактиля, а пожилой гардеробщик, протягивая им номерки, посоветовал:
— Лучше бы вы, ребята, пошли куда в другое место, — и, кашлянув, посмотрел почему-то на плоское лицо Мазаева.
Сарычев сразу же заинтересовался:
— А что такое, отец?
И выяснилось, что нынче в заведении изволил нажираться пивом лихой разбойник Степа Черный со своими товарищами, а с некоторых пор он уже вроде как не бандит, а казак, потому что вступил со всей своей шоблой в какую-то Вольницу, ходит теперь в краснолампасных штанах с шашкой и ревностно блюдет землю православную от супостата.
— Спасибо, отец, уважил, — поблагодарил майор и на пару с Мазаевым не спеша прошествовал в уютный, отделанный мореным дубом пивной зал.
Народу в нем не было вовсе, если не считать десятка уже изрядно вдетых молодых людей с чубами. Они расположились за длинным, уставленным жратвой и упаковками с баночным пивом столом и, шкрябая ножнами о мозаичный пол, вели нестройную беседу о смысле жизни.
Приметив вошедших, они враз потишели, а размещавшийся во главе стола здоровенный усатый детина вдруг пакостно заулыбался и, нарочито мягко выговаривая букву «г», громко объявил:
— А узкоглазому гадью местов здесь таперича не будет, — и, внезапно бухнув кулачищем по столу, глядя на Мазаева, заорал: — Смирно стоять, поганка, казак гутарит с тобой.
— Все люди — творения Ахуры-Мазды, и разделяющий единое на части погряз во зле и ропщет против воли создателя. — Майор мгновенно узрел перед собой бездонно-голубые глаза Заратустры, и, тут же ощутив, как в нем начинает просыпаться не ведающая края ярость Свалидора, он презрительно оттопырил губу и, промолвив спокойно: — Не казак ты, а блевотина поганая, — неспешно повлек своего спутника к небольшому столику в углу.
За их спинами послышались бешеные вскрики, вжикнули выхватываемые из ножен шашки, и, быстро усадив Мазаева на стул, Александр Степанович мощным йоко-шудан-гири — боковой атакой ноги в солнечное — с ходу вырубил подскочившего было к нему с занесенным клинком атамана. Движение майорской ноги было неконцентрированное, с проносом вглубь, и, как только бездыханное тело главнокомандующего, врезавшись, подобно тарану, в ряды подчиненных, разметало их, майор поднял с земли оружие врага и на станичников попер чертом.
«Заточка не годится никуда, и легковат», — мгновенно определил Свалидор, сам свободно деливший подброшенный в воздух шелковый плат на восемь долей и способный, не отводя клинка, обкарнать четыре края у поставленной стоймя доски.
Майор же тем временем, ощутив сразу, что казаки из бандитов получились посредственные и биться в тесной рубке не способны, вертелся среди них подобно вихрю, и вскоре, держась кто за подраненную руку, а кто поддерживая расшматованные в районе мотни штаны, станичники хреновы, даже забыв о своем бездыханном атамане, с позором бежали с поля боя.
Оглядев побоище, Сарычев возложил клинок на тело главнокомандующего и, усевшись за свой столик, весело тезку спросил:
— Ну-с, Александр Степанович, что заказывать будем?
Не ответив, тот странно посмотрел на него:
— Отец рассказывал, как вы там в поезде разделали двоих, а здесь я своими глазами убедился, вы бьетесь как настоящий берсерк, смерть не страшна вам.
— Неправда, не берсерк я и мухоморов сегодня не жрал, и поэтому кушать очень хочется. — Сарычев засмеялся и вдруг, совершенно серьезно добавив: — А че мне ее бояться-то, она и так уже во мне, — громко позвал забившегося в угол халдея: — Уважаемый, будьте так добры, кормите нас.
Официант вышел из ступора, и, когда он как-то странно, левым боком вперед, приблизился, майор, ощутив в душе его восхищение, смешанное с испугом, негромко попросил:
— А это уберите, пожалуйста, — и указал на уже жалобно стонавшего атамана.
Вскоре принесли раков, бутерброды с какой-то рыбой, жареные сосиски и салат, но Мазаеву кусок в горло не лез, и, неспешно потягивая «Мартовское» из запотевшей кружки, он глянул на весело жевавшего Сарычева и задумчиво произнес:
— Каждый пишущий — прежде всего человек, и душа его живет надеждой. А у вас ее нет, так как же вы пишете?
