Олег Верещагин - Воля павших

– Вольг, – шепнули губы тепло и щекотно.

И Олег потянулся навстречу – молча и жадно, словно к воде после долгого, мучительного перехода по жаре. Потянулся, уже не думая ни о Гоймире, ни о дружбе, ни даже просто о том, что делает.

Это было мгновенно, как удар молнии и больно, как ожог.

Это длилось вечность и было прекрасно, как радуга.

Олег не знал, куда деть руки. А потом вдруг нашел – куда, и Бранка не имела ничего против, а губы ее оказались податливыми и в то же время – жадными, ищущими, и местом для рук оказалась она ВСЯ, а ее руки тоже нашли себе место… Олег смутно ощутил, что дрожит, как натянутая струна.

– Бран-ка… – выдохнул он, оторвавшись от ее губ. – Я… сейчас… кажется… – не договорив, мальчик пригнул голову, коснулся губами ее сосков, твердых, как свинцовые пули, только горячих…

«Но ведь это – НЕЛЬЗЯ! – ожгла его трезвая мысль. – Она не твоя! Это – ПРЕДАТЕЛЬСТВО!»

Бранка почувствовала это изменение мгновенно.

– Что, Вольг? – тревожно спросила она.

Олег приподнимался над ней на широко расставленных руках, и Бранка, глядя в его встревоженные и обиженные глаза, вдруг ощутила, как в ней начинает подниматься смешанное со злостью понимание. Она коснулась обнаженных плеч мальчика, пытаясь его удержать. Но Олег перевалился в сторону, на спину и замотал головой по камню, цедя сквозь зубы:

– Не хочу… нет, НЕ МОГУ я ТАК, Бранка… он же мой друг, и кто я получаюсь?! Подонок…

Может быть, это были справедливые слова. Но для девушки сейчас не существовало справедливости и несправедливости. Вскочив, она подхватила рубаху, прижала ее к груди и сказала – как плюнула:

– Да чтоб ты в воде сидел – и напиться не мог!

Хотела еще что-то добавить, злое, обидное, чтобы наотмашь, – но задохнулась, залилась слезами и, соскочив с каменной плиты, бросилась, не разбирая дороги, вверх по склону. Коса металась за плечами, била по спине, словно подгоняя ее. Плащ остался лежать рядом с Олегом.

Мальчик неспешно свернул его. Возбуждение медленно отпускало, хотя губы еще казались онемевшими, а тело странно горело, да и в голове позванивал легкий гонг. Олег посмотрел вслед Бранке, печально сказал:

– Гад ты, Гоймир, дружище… – а потом – громче: – Бранка, я тебя люблю! Слышишь, очень! Мамочки, больно-то как!.. – простонал он и откинулся на камень снова, глядя в небо, равнодушно смотревшее вниз тысячей глаз.

Если бы можно было с ней больше не видеться до самого отъезда! Если бы так получилось…

Если бы так получилось – он бы умер. Лучше как угодно мучиться, чем не видеть ее ВООБЩЕ.

Но настанет зима. И что ПОТОМ?

– Ненавижу, – сказал Олег пустоте над ним. И плотно закрыл намокшие глаза.

О том, что стоит ночь, говорило только молчание птиц. Олег шагал через лес без цели, никуда не спеша и просто посматривая по сторонам – так ведут себя иногда на последней прогулке те, кто приговорен к смертной казни. Из дальних кустов можжевельника выглянула чешуйчатая мордочка лешего – Олег лениво шуганул его, леший бесшумно канул в заросли, застрекотал, заухал обиженно неподалеку, потом – все дальше и дальше. Мальчишка вздохнул и неожиданно для самого себя отчаянно заорал:

– Да перестань же орать, – произнес вроде бы над самым ухом звонкий голос, заставивший Олега подпрыгнуть, хватаясь за автомат. – На твои вопли сюда примчатся даже с Невзгляда!

Кругом никого не было, и, прежде чем мальчишка догадался посмотреть наверх, с толстого сука дуба спрыгнул и встал перед Олегом человек.

Это оказался рослый юноша немногим постарше его самого – плечистый, с лицом красивым и гордым, типично славянским. Русые волосы в беспорядке падали на плечи, обтянутые кожаной курткой. Повязки не было, как не было и меча, зато на поясе висели камас, большая сумка вполне современного вида и деревянная кобура маузера. Мальчишка слегка оперся на палку, поставленную между ног, обутых в горские «сапоги». За спиной угадывались гусли в кожаном чехле. Этот тип беззастенчиво рассматривал Олега большущими зелеными широко расставленными глазами – очень знакомо, такие взгляды Олег частенько ловил на Земле и означали они одно: тот, кто смотрит на тебя, уверен в своих силах. Однако, грубое вмешательство в переживания Олега возмутило:

– Не нравится, как я пою? – воинственно спросил он. – Заткни уши и не слушай!

– Пожалей птиц и зверей – им-то за какие грехи эта кара? Они-то не могут заткнуть уши, – насмешливо ответил парнишка. Говорил он, кстати, по-городскому, несмотря на одежду и ловкое поведение в лесу.

– Пожалей лучше себя, – посоветовал Олег. – Тут неподалеку ярмарка, а ты ночуешь в лесу – поневоле поинтересуешься, от кого ты прячешься и за кем следишь?

– А, вот оно что! То-то всю ночь мне мешали уснуть какой-то вой и визг! Теперь понял. – Парень облегченно шлепнул себя по лбу. – Горцы подпевали рожкам и волынкам. Угадал?

– Скажи лучше – ты струсил и не смог заснуть от страха, потому и влез на дерево, – предположил Олег.

– Для горца ты недурно остришь по-городскому.

– Для мужчины ты слишком молод, поэтому я еще разговариваю с тобой.

Это была чистейшей воды наглость – как уже заметил Олег, парень был постарше его. Но тот не отреагировал на оскорбительное замечание, а продолжал прикалываться:

– Лучше уж разговаривай со мной – так ты, по крайней мере, не отравляешь своим пением жизнь Миру.

– Ты можешь петь лучше? – осведомился Олег.

– Господи, да я еще в сопливом возрасте пел лучше! – С этими словами незнакомец воткнул палку в землю, ловко перебросил в руки чехол, извлек небольшие гусли и, умело аккомпанируя, весело запел чистым, звонким голосом: