— А если я не расколюсь? — пробормотал я.
Он развел руками:
— Тогда у вас никогда не появится желания завести гарем.
— Дайте подумать. Это все нелегко…
— Пожалуйста, думайте, — вежливо ответил он и вернулся к бумагам.
Я сидел, расслабившись, и гнал дым сквозь глотку, с силой выдувая его обратно. Их техники могут снять чары армии только в том случае, если я дам добровольное согласие. А мне его давать не хотелось.
Предположим, окно за спиной эмира означает для меня шанс упасть с высоты двух этажей на мостовую. Скорее всего я просто разобьюсь насмерть. Но это более предпочтительно по сравнению со всеми другими предоставленными мне возможностями.
Я повторил про себя составленное мною заклинание. Настоящий специалист должен знать по крайней мере один мертвый язык — латынь, греческий, классический арабский, санскрит, древненорвежский и так далее, согласно общепринятым основаниям симпатических наук. С помощью обычных, повседневных слов на сверхъестественные феномены особо не повлияешь — не считая некоторых обыденных штампов того минимума, который необходим, чтобы управиться с окружающими нас в повседневной жизни механизмами. Я в этой области специалистом не был.
Тем не менее я очень неплохо знал один экзотический диалект. Я не знал, сработает ли он, но решил попытаться. Я решился. Мышцы мои напряглись и дернулись. Столбик пепла моей сигары обломился, я ткнул окурок в пепельницу, и когда я поднял сигару снова, на ней собралось немного пепла от сигары эмира. Я повторил про себя рифмы, поднес сигару ко рту и пробормотал заклинание:
О огонь, ты чист и светел,
Ты горишь неутомимо,
Жаркий пепел, чистый пепел,
Отправляйся в глаз эмира!
Потом зажмурил правый глаз и поднес пылающий кончик сигары прямо к веку. Эмирская «Эль Сумо» подскочила и воткнулась в его правый глаз. Он завизжал и опрокинулся на спину.
Я вскочил и прыгнул. Фенек-оборотень оказался в зоне моей досягаемости. Тыльной стороной ладони я врезал ему по тощей грязной шее и содрал болтающийся на ней фонарик.
Охрана взвыла и скопом ринулась на меня. Я перелетел через стол и, прихватив по дороге графин, оказался рядом с эмиром. Обезумев от боли, он вцепился в меня. Его глаз превратился в страшную рану, на которую нельзя было смотреть без ужаса.
Замахнувшись графином, я завопил:
Я свободен, словно свет,
Для меня преграды нет,
И, лишившись всех преград,
Я свободе страшно рад!
Стишки были вшивые и могли не сработать, если бы эмир осознал, насколько они вшивые. Но я высвободился и запустил графином в охрану.
А затем и шар, и пепельница, и чаша, и рюмки, и все остальное отправилось вслед за графином. В воздухе было не продохнуть от битого стекла.
Стоило бы подождать и посмотреть, что получилось, но я не собирался этого делать. Наоборот, я вылетел из окна, словно дьявол, которому сказали: «Изыди!» Приземлился мячиком на обочину, подскочил, и давай бог ноги!..
Солдаты были повсюду. Вслед мне дождем сыпались пули. Я наверняка поставил рекорд, пока мчался до ближайшего переулка. Колдовским зрением усмотрев открытое окно, я, извернувшись, нырнул туда и, скорчившись за подоконником, слышал, как мимо несется погоня.
Это была подсобка разграбленной бакалейной лавки. В ней было достаточно темно для того, что я собрался сделать. Я повесил фонарик на шею, направил его на себя и совершил превращение. Преследователи могли вернуться в любую минуту, и мне следовало сделаться неуязвимым для свинца.
Став волком, я принюхался и поискал другой выход. Задняя дверь была приоткрыта. Я скользнул туда. Двор, забитый старыми упаковками и ящиками, был хорошим убежищем. Я залег там, стараясь совладать со своей волчьей натурой — ужасно подмывало напасть на сарацин, ползающих совсем рядом.
Они ушли, и я попытался обдумать создавшееся положение. Велико было искушение бежать из окаянного места, задрав хвост. Вероятно, я мог бы это сделать — ведь с формальной точки зрения свою часть поставленной перед нами задачи я выполнил. Но в действительности дело еще не закончено, и Вирджиния теперь один на один с ифритом (если она еще жива), и…
Когда я попытался вспомнить, как она выглядит, в памяти всплыл образ: волчица с приятно пахнущим мехом. Я яростно затряс головой. Усталость и отчаяние волнами захлестывали мой разум — верх брал инстинкт зверя. Если я собираюсь что-то делать, то делать надо быстро.
Я поразмыслил, принюхался. Город был полон сбивающих с толку запахов. Но я уловил слабое, отдающее серой дуновение и осторожно затрусил в том направлении. Я держался тени, и, хотя был замечен дважды, меня не окликнули. Вероятно, они полагали, что я из их шайки. Резкий запах серы делался все сильнее.
Они хранили ифрита в здании бывшего городского суда. Хорошее на вид, прочное и солидное строение. Тщательно внюхиваясь в приносимые ветром запахи, я прошел сквозь разбитый перед зданием маленький парк. А затем стремглав перебежал улицу и понесся вверх по ступенькам. На площадке валялись тела четырех солдат, в глотках — раны. Возле двери припаркована машина-метла. Одна из деталей управления метлой представляет собой острый двенадцатидюймовый стержень, и Вирджиния успешно использовала его в качестве оружия.
Моя человеческая составляющая не избавилась еще от ложных романтических бредней и отшатнулась бы в ужасе, но волк оскалил зубы в довольной усмешке. Я ударил всем телом в дверь. Замок вылетел, дверь открылась. Я сунул нос в щель и едва успел отпрянуть, пока не признавший меня Свартальф не вцепился когтями мне в морду. Узнав меня, кот резко дернул хвостом, и я проследовал мимо него в вестибюль. Едкий запах лился с ведущей наверх лестницы. Нащупывая путь в глухой тьме, я взобрался по ней.
В помещении на втором этаже горел свет. Я толкнул неплотно закрытую дверь и вошел. Вирджиния была здесь. Задернув занавески, она как раз зажигала огни Святого Эльма и была весьма занята своими приготовлениями. Глянув на меня испытующе, она не перестала работать, при этом напевая заклинания. Я улегся около двери и принялся наблюдать.
Она нарисовала мелом обычную для таких случаев фигуру — вроде вашингтонского Пентагона. Внутри ее начертила звезду Давида и поместила в центр бутыль Соломона. Бутыль выглядела до смешного просто: старая посудина из необожженной глины. Ее полая ручка загибалась вверх и уходила внутрь бутылки. Всего-навсего «бутылка Клейна» с горлышком, запечатанным красным воском. На воске стояла Соломонова печать. Вирджиния распустила волосы, и они летучим рыжеватым облаком окружили ее бледное лицо.
