Внезапно струившаяся над полом мелодия умолкла, свет погас совсем, но через секунду вспыхнули три красных прожектора под потолком, а на маленькой круглой сцене посреди зала невесть откуда появились двое подростков, ампутогенов лет четырнадцати. Они были похожи на ядрышки орехов в скорлупе своих механических коконов. Вязкую вату тишины взорвал удар ритмической музыки в стиле рифф-рафф, и ампутогены начали танцевать. Их механические руки и ноги разом пришли в движение, они изгибались, выворачивались, вращались с характерным жужжанием сервоприводов, в несколько раз усиленным динамиками. Головы и тела ампутогенов оставались почти неподвижными, но что при этом выделывали их конечности!
Бенджамиль глядел как зачарованный, изо всех сил пытаясь уследить за перемещением блестящих стержней, гофрированных трубок и никелированных шарниров. Он так увлёкся танцем, что не заметил, когда успела появиться она, высокая черноволосая девушка. Или женщина? Нет, всё-таки девушка. Она остановилась рядом со сценой и обвела зал внимательным, неторопливо-высокомерным взглядом. Её гладкие волосы, подстриженные каре, блестели в свете прожекторов, будто полированная эмаль. Она была невероятно красива. На девушке был надет плотно облегавший всё тело бархатно-красный костюм с глубоким узким декольте. Если прищурить глаза, можно было вообразить, что на ней и вовсе нет костюма, что всё её тело просто выкрашено ещё не просохшей, влажноватой краской цвета темной розы. Черноволосая красавица, не обращая внимания на танцующих ампутогенов, успешно завершила процесс прицеливания, наметила нужный объект и умопомрачительной походкой двинулась к свободному столику, соседствующему со столиком Бенджамиля. Под мышкой она несла яркий мохнатый свёрток.
Обогнув столик по изящной дуге, девушка уселась на мягкое сиденье спиной к Мэю, и разочарованные взгляды посетителей вернулись к стаканам и тарелкам.
Рифф-рафф сменился чем-то тягучим, ампутогены замедлили свою бешеную пляску и плавно закружились по сцене. Мэй вздрогнул, почувствовав слабый толчок в ногу, и поглядел вниз. Возле его ботинка, высунув розовый язык, сидел мохнатый свёрток. Выпуклые внимательные глаза изучали Бенджамиля с бесцеремонным любопытством. Бен осторожно отодвинул ногу, свёрток зарычал и оскалил мелкие белые зубки.
— Фу! — неожиданно сказала красивая соседка, нагибаясь к свёртку, и добавила строго: — Нельзя!
Свёрток убрал зубки и замотал пушистым султаном хвоста.
— Не бойтесь, — сказала девушка, оборачиваясь к Бенджамилю. — Он послушный, его зовут Чу-Чу. Почему вы смеётесь? Вам не нравиться мой робопёс? — Девушка нахмурилась.
— Нет, нет, нравится, — поспешил заверить соседку Бен. — Просто моего начальника зовут почти так же.
Девушка просияла ослепительной, многозубой улыбкой. Она была не просто красива, она была чертовски красива.
— Не люблю увечных, — сказала соседка, показывая на сцену. — Вы здесь один?
Бен ошалело кивнул.
— Сдвоим?
Бен кивнул вторично, и девушка перешла за его столик. Прежде чем сесть напротив Бена, она подхватила своего робопса с пола и усадила на свободный стул.
— Тихо! Сидеть! — приказала она грозно, и маленькое пучеглазое создание со злобно торчащей вперёд челюстью послушно замерло, слегка подрагивая висячими ушами.
— Какой он породы? — спросил Мэй, разглядывая очаровательную собеседницу.
— Чу-Чу пекинес, — сообщила девушка, поправляя на собаке цветную попонку. — Это китайская порода. Раньше императоры клали их себе под голову вместо подушки. — Девушка засмеялась. — Они вообще-то не должны быть злобными, но Чу-Чу откусил бы императору ухо. Как вас зовут?
— Бен… Бенджамиль Мэй.
— А меня зовут Кристмас, можно Кристи.
— Кристмас. Редкое имя. — Бен так разволновался, что залпом допил бренди и закашлялся.
— И редкое, и неудобное, — подтвердила девушка. — Предпочитаю Кристи. Послушайте, Бен, я бы тоже с удовольствием чего-нибудь выпила…
Вспыхивали и гасли потолочные фонари, цветные огни, бегущие по краю сцены, подсвечивали бренди в бокалах то жёлтым, то зелёным. Ампутогены вертелись в своих протезных корпусах, словно пропеллеры.
Кристмас, смеясь, сделала изрядный глоток бэксберга:
— А можешь сказать по-китайски: «Как поживает ваша драгоценная супруга»?!
— Легко! — Бен взмахнул рукой, едва не опрокинув стакан. — Нидэ айжинь кодэ цзынмаян? Супруга поживает недурно!
— Дзыньмянь! — хохотала Кристи. — А как сказать: «Дайте, пожалуйста, кружку пива»?
— Чин кыйво ичжа пхитю! Только они здесь пиво не держат, говорят: моча.
— Ну и не надо! — сказала Кристи, нагибаясь к Бенджамилю через стол. — Бренди мне нравится больше.
Губы у неё были сочные и влажные, совершенно того же тона, что и платье. Бен с трудом подавил опасный соблазн.
— Гарсон! — крикнул он, пьяно щелкая пальцами. — Ещё два бренди!
— А как будет: «Проводите меня, пожалуйста, до дома»? — спросила Кристи.
— Чин сунво ися… — автоматически перевёл Бен. — Что?
Подъехавший робот поставил на столик заказанный напиток.
— Мне и в самом деле пора. — Кристмас вдруг погрустнела, взяла свой стакан и залпом выпила его содержимое.
— Я действительно могу тебя проводить, — предложил Бен.
Ему так не хотелось отпускать от себя эту волшебную девушку, порочную и невинную, источающую сладкий аромат желания, что его уже не путали мрачные улицы чёрного буфера.
— Хорошо. — Кристи, прищурившись, коснулась кончиками пальцев его щеки. — Если хочешь, можешь остаться со мной, а утром я подброшу тебя до трубы, у меня есть инерпед.
Бенджамиль едва не задохнулся, когда лёгкие пальцы скользнули по его губам. Девушка поманила Чу-Чу и направилась к выходу. Бенджамиль оставил на столике недопитый стакан и, размашисто ступая, подошёл к барной стойке.
— Сколько я должен, сударь? — спросил Мэй, нетерпеливо оглядываясь через плечо.
— Девяносто шесть марок, сударь. — Лысый здоровяк фамильярно подмигнул Бену и прибавил, ухмыльнувшись: — А ты везунчик.
Бенджамиль выложил на стойку сотенную купюру, отказался от сдачи и почти побежал к выходу.
Кристмас ждала на крыльце. Она взяла Бена под руку, и они пошли посередине проезжей части. Робопес деловито трусил впереди, бдительно зыркая по сторонам выпуклыми глазищами. Прохладный воздух быстро освежил Бена, хотя лихорадочное напряжение от этого только усилилось. Личность Бена словно бы разделилась на три части. Один Бен готов был лопнуть от наполнявших его флюидов возбуждения, он не думал ни о чём, кроме идущей рядом девушки, другой Бен думал об Ирэн и загодя мучился угрызениями совести, третий пытался уверить двух первых, что ничего предосудительного он делать не станет.
