Смотреть на то, что осталось от двух наших джипов.
Свободу дышать этим зловонным, смертоносным, радиоактивным воздухом.
Свободу пожить еще немного в царстве Смерти.
Крылатые существа движутся неспешно. Их жесты совсем не похожи на звериные. Это разумные существа, обладающие абсолютной властью. Как это вышло, что за двадцать лет, всего лишь двадцать лет, земля смогла породить подобных чудовищ?
ВРЕМЯ, — шепчет голос в моем мозгу. — ВРЕМЯ — ЭТО НЕ ТО, ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ. ЭТО НЕ РЕКА, ЭТО МОРЕ.
— Почему ты не спас Адель? Почему ты не спас женщину? Вы появились поздно!
ЖЕНЩИНА БЫЛА ЗЛОМ. ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ ОПЛАКИВАТЬ ЕЕ. Голос исчезает. Шум спугнул его, как стаю птиц.
Создания хлопают крыльями, быстро улетая.
Тьма поглощает их так же, как недавно породила.
В один миг.
Как будто закончился сон.
Мы остаемся одни.
Я, Дюран, Диоп, сержант Венцель и Бун, который так и не пришел в себя. Его лицо практически такое же белое, как и снег.
Вот все, что осталось от славной экспедиции Ватикана.
Нам не удалось похоронить мертвых.
Рассвет прогоняет нас внутрь, в пустые комнаты, где повисла тяжелая тишина.
Среди руин Римини больше нет жизни.
То, что мы обнаружили внутри так называемой крепости, говорит о том, что это была достаточно успешная и хорошо организованная община. Здесь есть магазины, полные товаров, и комок застревает у меня горле, когда мы подходим к одной комнате чуть побольше других, в которой располагалась школа.
Здесь на стенах рисунки и географические карты. Небольшая доска.
На картах — границы государств, которых больше нет.
Рисунки изображают их собственную жизнь внутри убежища. Никаких деревьев или бабочек, как могло бы быть на рисунках детей до Страдания. Никаких животных, никакой травы. И даже никакого солнца.
Но рисунки совсем не грустные. Невероятно, но жизнерадостность и веселье пронизывает даже такие сцены, как охота на крыс в подземелье с огромной паутиной и пауком, который кажется старой Шелоб из «Властелина колец». Кто-то, должно быть, рассказал детям историю Ахилла, потому что на этих рисунках есть и греческий герой. Вот только он изображен не на фоне равнины перед стенами Трои, но перед зданием из кирпича, из окон которого высовываются улыбающиеся люди, вооруженные винтовками. Необычный изгиб этого здания подсказывает мне, что ребенок пытался изобразить в качестве крепости свое убежище.
— Бун очень плох, — шепчет мне Диоп.
Я и не слышал, как он подошел.
— Я скоро спущусь.
Мы продолжаем рассматривать рисунки. Какой-то ребенок попытался нарисовать животное, возможно, имея в виду кота. Но это кот с неправильными пропорциями и невероятного желтого цвета.
Я покачиваю головой:
— Сможет ли Бог когда-нибудь простить нас за это?
— Не знаю, святой отец. Это вы профессионал в таких вещах.
— Больше нет.
Мы заходим в маленькую комнатку, которая была изолятором крепости. Она еще более чистая, чем другие помещения. Немногочисленные медикаменты и хирургические инструменты, которыми располагала община, располагаются по порядку в шкафчике, закрытом на ключ.
Стекла шкафчика разбиты.
— Мы не нашли ключей, — извиняется Венцель и садится на кровать Буна.
Лицо Карла производит тяжелое впечатление. Кожа, обтягивающая скулы, обнажает неровности черепа. Она желтоватая, нездорового вида.
— Что вы ему дали?
Венцель качает головой:
— Ничего. Там ничего нет.
В шкафчике только пустые коробки.
Аспирин, антибиотики, бинт…
Только пустые коробки.
— Можно сказать вам несколько слов, святой отец?
— Да. А где капитан?
Венцель пожимает плечами. Этот жест, такой типичный для него, повергает меня в уныние. Если даже сержант Пауль Венцель опустил руки, это значит, что мы и вправду в беде.
Наверное, именно это заставило меня решиться.
Стряхнуть с себя оцепенение.
— Я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с капитаном Дюраном.
— Хорошо.
Я пересекаю пустынные коридоры. Мои шаги раздаются эхом.
Я нахожу Дюрана на первом этаже, сидящим в центре прихожей, с «Калашниковым» на коленях. Он смотрит невидящим взглядом на дверь, которую мы высадили, чтобы войти сюда. Снег кружится в свете электрического факела, прислоненного к стене.
Оставлять дверь открытой конечно же невероятный риск. Но Дюран как будто ждет, что кто-то — или что-то — сейчас войдет.
Как будто он этого ждал.
— Капитан, — произношу я вполголоса, приближаясь к нему.
Дюран никак не реагирует.
— Здесь холодно.
Он не отвечает.
— Идите сюда. Не оставайтесь там.
Голос, которым он мне отвечает, осипший, как будто он не привык разговаривать:
— Мне здесь хорошо.
Я сажусь рядом с ним. Пол ледяной.
— Тогда я немного посижу здесь с вами.
Он смотрит на меня. Долго, пристально.
— Мы раньше были на «ты».
— Один раз. Очень давно.
— Почему теперь ты называешь меня на «вы»?
Я пожимаю плечами:
— Наверное… Наверное, потому, что мне нужно поговорить с капитаном Марком Дюраном, из Ватиканской гвардии.
— Это я.
— Нет. Капитан Дюран, которого я знал, не стал бы сидеть и смотреть в пустоту, когда миссия еще не выполнена.
— Капитан Дюран в данный момент отсутствует. Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала.
Он улыбается.
Сначала Венцель, а теперь он.
Конец экспедиции.
У меня осталась последняя карта.
— Чего вы ждете здесь, внизу, в одиночестве?
— Женщину. Знаешь, каково это — ожидать женщину?
— Нет. Я не знаю.
Он поворачивается. Смотрит на меня.
— Адель я считал женщиной свой жизни. Кем-то, кого надо защищать, не только любить. Кем-то, для кого я могу означать жизнь. И теперь она…
Опускает голову.
— Этот голос в моей голове… Голос этого монстра… Вы тоже его слышали? Он говорил, что Адель — это зло.
Я киваю.
— Адель была самой чудесной женщиной изо всех, что я видел. И она не была злой. Она делала то, что должна была делать, это было справедливо. Она изучала мутации, чтобы использовать их для нашей пользы.
— О чем вы говорите?
— Ты не видел ее лабораторию? Нет? Жаль. Ее труды должны были привести к перевороту. Научное мышление — это редкая вещь. Адель сопротивлялась, пытаясь доказать, что наука может иметь значение для того, чтобы спасти мир. И ты видел, что случилось? Она мертва! Ей удалось сохранить свои записки, сделанные на Станции Аврелия. Но их больше нет. Я видел…
